Книга Быть избранным. Сборник историй - Елена Татузова

По инерции Лиза еще писала к праздникам, уже не чтимым новым поколением, не помнящим родства. Иногда писала о том, что трогало, радовало или ужасало. События складывались перед ней, словно стопка слайдов на письменном столе.

Вот она медленно идет по неуютной Манежной площади, а мальчик лет 9-ти в ушанке с заломленным ухом играет на гармошке. Его маленькие, красные от мороза пальцы с грязными ногтями лихо бегают по черно-белым кнопкам. Срывающийся голос то выводит «Бродягу», то орет «Калинку-малинку» на потеху толпе. Время от времени он оглядывается на стоящих поодаль барыг, пасущих своего маленького крепостного музыканта. И тогда он громко, с надрывом выкрикивает заученную фразу:

– Дяденьки! Тетеньки! Подайте, кто сколько сможет горемычному сироте на пропитание!

А вот другой слайд. Она закрывает дверь квартиры и нажимает кнопку лифта. Его дверцы распахиваются и перед Лизой предстает страшная картина. Два хмурых здоровяка в темных неопрятных халатах небрежно держат за углы мешок их толстого полиэтилена с чем-то тяжелым.

– Заходи, чего встала столбом? – грубо говорит ей тот, что постарше. – Покойника никогда не видала что ли? Мы со Славкой подвинемся, а ей уже все одно, – кивает он на мешок. И сквозь мутный пластик она явственно видит серое лицо старушки с верхнего этажа.

– Мария Егоровна! – в ужасе отшатывается Лиза, прижимая ладонь к губам, чтобы сдержать крик.

– Все, лыжи склеила твоя Мария Егоровна, – с ухмылкой говорит тот, что помоложе. – Девяносто лет небо коптила, а хрена лысого нажила. В квартире хоть шаром покати!

– Комуняка херова! – презрительно говорит старший и сплевывает прямо на пол. – Еще, небось, и квартиру государству этому сраному отписала, дура старая! Теперь вот благодарное государство ее в мусорном мешке, как помойку, похоронит. Денег на гробы на всех большевиков не хватает. Они при жизни о себе не позаботились. А мрут теперь как мухи. Время их, видно, пришло.

– Так ты поедешь или нет, блин? – срывается молодой. – Тяжело ведь держать!

Лиза молчит, в страхе округлив глаза.

– Ну их… с тобой! – решает старший, и командует напарнику: «Поехали!»

Тот послушно жмет локтем на кнопку и лифт с громыханием закрывается, увозя свой скорбный груз.

Семья Лизы по-разному встретила новое время. Кто-то вписался в него, а кто-то нет. Отец, похоже, не сумел. Ушел из своего НИИ, где почти год не выплачивали сотрудникам зарплату, и ничего другого по своей специальности не нашел. Помыкался туда-сюда, потом устроился в кооператив по установке металлических дверей. Заказов было море, только успевай, поворачивайся. И зарплату платили исправно, причем, гораздо больше, чем в НИИ. Но он стал выпивать. Видимо, чтобы отключить мозги и не спрашивать себя постоянно, как долго кандидат наук будет заниматься не своим делом.

А вот мать, опытный и знающий бухгалтер, напротив, нашла себя. Она буквально ожила, помолодела, сменила прическу и цвет волос, стала ярко краситься, будто девушка, сдала на права и вскоре села за руль собственного авто. Новоявленные российские предприниматели делить свою прибыль с государством не собирались, и мать Лизы уверенно вела их по шаткому мостику двойной бухгалтерии. Спрос на таких «сталкеров» был весьма высок, и мать ни дня не сидела без дела.

Родители стали ссориться, отдаляться друг от друга. Мать приходила домой все позже и позже, отец все пьянее и пьянее. Между ними углублялась пропасть социального неравенства. Взаимные упреки все чаще перерастали в некрасивые сцены. Отец, никогда прежде не употреблявший грубого слова, теперь опустился до площадной брани.

Занятые своими проблемами они почти не интересовались дочерью. Между тем, Лиза тихо и незаметно окончила институт, получила свой красный диплом и устроилась в ближайшую, еще функционирующую библиотеку. Рядом с классиками жизнь казалась ей спокойнее и понятнее.

Она продолжала писать совершенно никому больше не нужные стихи, но случалось это все реже. Она с удовольствием погрузилась в чтение чужих трудов. На неспокойных улицах бурлила и пугала опасная и шальная жизнь. А за толстыми стенами библиотеки было спокойно и предсказуемо.

Жалованье у нее было смехотворное, но зато можно было целый день читать, зная, что редкий посетитель, и то не всякий день, может отвлечь ее ненадолго от столь милого ее сердцу занятия.

Отец допился до того, что его уволили с работы. Он стал водить дружбу с местными бомжами, надираясь чуть ни с самого утра. В конце концов, его сбила какая-то машина. Водителя так и не нашли.

Да особо-то и не искали. Чего возиться из-за пьяницы? Сам же виноват – надо было меньше пить. На похоронах мать не плакала, но усердно терла платком сухие глаза. Выждав, чтобы не нарушать приличия, положенные 40 дней, она переехала к любовнику, оставив квартиру в полное Лизино распоряжение. Зная размер ее зарплаты, мать продолжала содержать Лизу, но настойчиво и регулярно напоминала, что уж пора бы ей замуж.

Лиза соглашалась, кивала, провожала мать до двери, а назавтра снова шла на любимую работу и погружалась в мир чужих страстей, подвигов и размышлений. Верхний ящик ее рабочего простенького стола почти полностью заполнен листочками со стихами. Там, петляя буквами, несутся строчки о любви и верности, о молодости и о старости, о дождях и снегопадах, о надеждах и разочарованиях.

Время от времени Лиза достает их на свет Божий, перебирает тонкими пальцами, перечитывает. Что-то по-прежнему нравится ей, а что-то уже нет. Но она ничего не выбрасывает и не черкает. Она аккуратно складывает исписанные листочки обратно и закрывает ящик. На нем прикреплена обычная библиотечная табличка с плотной картонной карточкой, на которой ее прилежным четким почерком выведено: «поэтесса Елизавета Η. XX век».

Пасхальный набор

Юля села к столу писать список: оптика, химчистка, гарантийная мастерская, почта, ремонт обуви, автомагазин… Набралось прилично. Теперь бы еще везде успеть.

Она всегда так делала: все по списку, все по плану, по пунктикам, независимо от того, нужно ли купить продукты или собрать чемодан.

Это от бабушки пошло. Юля росла с ней; родители много работали. Хорошо хоть ребенка успели родить, а воспитывать доверили бабушке. По причине своего немолодого возраста она уже не полагалась на ослабевшую память и все всегда записывала.

В конце года находила в Юлькиных старых тетрадках неиспользованные пустые страницы, аккуратно их выдергивала, разрезала на четвертушки и восьмушки для своих записей, и складывала в стопочки в уголке буфета.

– Да зачем тебе это огрызки? – краснела от возмущения маленькая Юлька, которой почему-то было стыдно за бабушкину экономность, граничившую, на ее взгляд с жадностью. – Мы что нищие? У меня вон новых тетрадей полно, бери, сколько хочешь! А ты всё эти листочки дергаешь, да еще на части их делишь!

Бабушка искренне удивлялась, что внучка не понимает таких простых, по ее мнению вещей.