Книга Как Гитлер украл розового кролика - Джудит Керр

Мама смутилась:

— Но мы не дома. И сейчас все по-другому.

Конечно, Анна все понимала. Но ей так хотелось, чтобы праздник устроили именно для нее. А на пикник ведь поедут какие-то посторонние люди. Но она ничего не сказала.

— Анна, все будет хорошо, — уговаривала ее мама. — Специально для пикника арендуют корабль. Мы поплывем на другой конец озера. Пикник устроят на острове. И мы будем праздновать допоздна.

Но Анну ничего не убеждало.

А когда наступил день рождения и она получила подарки, стало немногим лучше. От дяди Юлиуса пришла поздравительная открытка. Макс подарил ей несколько цветных мелков, а мама с папой — маленькую коробочку карандашей и деревянную фигурку серны. И всё! Конечно, игрушечная серна очень симпатичная, но Максу-то на десятилетие подарили велосипед! На открытке от дяди Юлиуса была нарисована обезьянка, а на обратной стороне он написал своим знакомым разборчивым почерком: «С днем рождения! Пусть следующие дни рождения будут еще счастливее!»

Анна надеялась, что пожелание дяди Юлиуса сбудется, потому что этот день рождения не обещал ничего хорошего.

— В этом году у тебя будет необычный день рождения, — сказала мама. — И ты уже большая, поэтому подарки для тебя не так важны.

Но когда Максу исполнялось десять лет, она почему-то такого не говорила! И это совсем не обычный день рождения, упрямо думала Анна. Ведь теперь ее возраст впервые обозначается двумя цифрами, вот!

Чем дальше, тем больше расстраивалась Анна. Поездка получилась какой-то неудачной. Хотя погода стояла хорошая, на корабле было слишком жарко, а члены Литературного общества разговаривали в точности как фрейлейн Ламбек. Один из них — толстый молодой человек с меленькими зубами — называл папу «дорогой мастер» и то и дело вмешивался в ее с ним разговор.

— Дорогой мастер, мне очень жалко, что у меня не вышло опубликовать вашу статью.

— Мне тоже, — ответил папа. — Это моя дочка Анна, сегодня ей исполняется десять лет.

— Поздравляю, — быстро произнес молодой человек и опять заговорил о своем. Очень, очень жалко, что он не может публиковать папины тексты, ведь они написаны превосходно! Молодой человек безгранично ими восхищен! Но дорогой мастер демонстрирует такую непреклонность в суждениях… политика газеты… отношение правительства… дорогой мастер должен понять…

— Я все понимаю, — ответил папа, отворачиваясь.

Но молодой человек не унимался. Такие трудные времена, продолжал он. Подумать только: фашисты сожгли папины книги! Какие ужасные чувства он должен был испытывать! Молодой человек представляет эти чувства! У него самого только что вышла книжка. Первая. И представить себе, что ее сжигают… Не согласится ли папа взглянуть на эту книжку? Нет? Тогда молодой человек может о ней рассказать…

Он говорил и говорил, его мелкие зубы слегка постукивали, а папа из вежливости его не прерывал. В конце концов Анна не выдержала и отправилась бродить по палубе.

Пикник тоже разочаровал ее. Угощение в основном состояло из булочек с начинкой. Начинка была «взрослая», а прожевать черствый хлеб мог только толстый молодой человек со своими зубами, думала Анна. Из напитков был только имбирный лимонад, который она ненавидела. А вот Максу он нравился. Да ему вообще все нравилось! Он взял с собой удочку, уселся рыбачить в сторонке от всех и был абсолютно доволен жизнью. (Не то чтобы он что-то поймал… Да ведь и ловил он на кусочки этих черствых булок, так что ничего удивительного в том, что рыбе наживка не нравилась.)

Анне совершенно нечего было делать. Других детей не было, и играть было не с кем. А после обеда все совсем испортилось: начались речи. Мама про речи ничего не говорила. А ведь могла предупредить! Речи, казалось, продолжались бесконечно. Анна с трудом все это высидела, с тоской размышляя о том, как бы прошел ее день рождения, если бы они не уехали из Берлина.

Хеймпи испекла бы именинный пирог с клубникой. К ним в гости пришли бы по меньшей мере двадцать детей, и каждый — с подарком. И сейчас они играли бы в игры в саду. Потом пили бы чай. На пироге горели бы свечи… Анна так живо представила себе все это, что не заметила, как речи закончились.

К ней подошла мама.

— Пора на корабль, — сказала она и шепнула с улыбкой заговорщика: — Выступления были ужасно скучные, правда?

Но Анна не улыбнулась в ответ. Хорошо маме говорить! Ведь это не ее день рождения!

Корабль отправился обратно в Цюрих. Анна нашла уединенное местечко на задней палубе и стояла, глядя на воду. Вот так, думала она. День рождения — ее десятилетний день рождения — прошел, и ничегошеньки хорошего в нем не было. Она положила руки на перила, а на руки — голову, притворившись, что любуется видом, так что никто не мог догадаться, как печально было у нее на душе. Вокруг колыхалась вода, теплый ветер обдувал волосы, а она все думала, что ее день рождения безнадежно испорчен и ничего уже не исправишь.

Вдруг кто-то положил ей руку на плечо. Папа! Неужели он заметил, что она разочарована? Нет, папа никогда не замечает таких вещей. Он слишком погружен в свои мысли.

— Кажется, у меня теперь десятилетняя дочь, — сказал он, улыбаясь.

— Да, — ответила Анна.

— Между прочим, тебе еще нет десяти. Ты родилась в шесть часов вечера. Так что десятилетней ты станешь только через двадцать минут.

— Правда? — почему-то от того, что ей еще не исполнилось десять, у Анны поднялось настроение.

— Как будто это было совсем недавно, — сказал папа. — Конечно, тогда нам и в голову не могло прийти, что мы станем беженцами и будем отмечать твое десятилетие на Цюрихском озере.

— Беженцы — это те, кто уехал из своего дома?

— Те, кто ищет убежища в другой стране, — объяснил папа.

— Мне кажется, я еще не готова быть беженцем.

— Это довольно странное чувство. Ты живешь в своей стране. Неожиданно к власти приходят какие-то головорезы. И ты оказываешься в чужом месте, буквально без ничего.

Папа сказал это таким веселым тоном, что Анна переспросила:

— Тебя это не расстраивает?

— Немного. Но это довольно интересный опыт. День клонился к вечеру. Солнце скоро исчезло за вершинами гор, озеро потемнело, и все вокруг стало скучным и плоским. Потом солнце вновь появилось в просвете между горными пиками, и мир засиял розово-золотым.

— Я вот думаю, где мы встретим твое одиннадцатилетие — и двенадцатилетие?

— Думаешь, не в Швейцарии?

— Не знаю. Если швейцарцы и дальше не будут меня печатать — из страха, что нацисты в отместку их оккупируют, — нам придется переехать в другую страну. Куда бы ты хотела поехать?

— Не знаю.

— Наверное, мы могли бы переехать во Францию, — папа ненадолго задумался. — Ты что-нибудь знаешь про Париж?