Книга Солнце, сердце и любовь - Дмитрий Вощинин

Юлия от неожиданного потрясения часто вздрагивала и опиралась на руку Романа Григорьевича. От этой магии света и звука их сердца не могли стесняться своих чувств. Он ласково и с восхищением смотрел на свою спутницу, и она молчаливо покорялась этому взгляду.

После представления молча шли к отелю. Ресторан был уже закрыт, и Роман Григорьевич предложил зайти в бар. Бармен, радуясь вечерним гостям, усадил их за столик пустого заведения и принес по бокалу красного вина. Приятно пахло свежестью и благовониями.

– Я смотрел на вас при свете ночного Карнака и не ошибся, назвав Нефертити.

– Спасибо… Весьма лестно, – как-то затаенно прошептала Юлия.

– С вами можно чувствовать себя фараоном, – загорелся он.

– Попробуйте…

Эта фраза придала ему силы.

– Юленька, – Он впервые решился назвать ее так, – Вы удивительно прекрасны!

– Я давно не слышала таких слов, – заулыбалась она, порозовевшая от вина.

– Странно… Эти слова так гармоничны рядом с вами.

– А может, это вы в этом виноваты? – прошептала она.

Ее взгляд заставил его трепетать.

– Проводите меня в номер, – тихо, но настойчиво сказала она.

Роман Григорьевич расплатился и пошел за Юлией.

Что-то сверхъестественное и магическое подсказывало ему, что теперь уж вовсе неестественно стесняться своих чувств.

У двери номера она повернулась к нему. Взгляд ее говорил, что она хотела что-то сказать, но не решалась. Лицо было нежно разгоряченное, глаза горели.

И он со страстью поцеловал ее в губы, прижимая к себе.

Она не препятствовала порыву и едва заметно отвечала.

На его счастье пуговицы платья как будто сами быстро освобождались от петель. Тело Юлии отвечало теплом.

Она открыла дверь и, взяв его за руку, почти втащила в номер.

Она не побежала в душ, как это бывает в семейном общении, а распахнула его рубашку и прильнула в груди.

Он почувствовал прилив невообразимых сил и, взяв на руки, понес к кровати. Она сама скинула с себя платье и повиновалась ему во всем.

Он немного волновался, но, почувствовав ее сладкое движение руки на гениталиях, расслабился.

– Роман, вы как ребенок.

«Во истину говорю… Будьте, как дети и войдете в царство Божие», – вдруг вынырнуло из его памяти.

Она была очень смелой, ответно привлекательной и, казалось, направляла и руководила его страстью. Роман Григорьевич ощущал неповторимые минуты блаженства, которые казались вечностью.

«Вот настоящее забвение и бессмертие», – опять мелькнуло в его голове.

В исступлении он сжал ее в объятиях и не хотел больше ничего. Она повиновалась, как кошка в ожидании мягкого поглаживания красивой шерстки. Он ощущал свои настойчивые толчки по слегка сужающимся прорезям ее глаз. Вдруг она закрыла их.

Он вновь прижался к ней.

– Я готов быть с тобой всю жизнь, – прошептал он.

Когда страсть была утолена, он не разжимал рук, продолжая ее нежно обнимать и целовать.

Юлия поджала под себя простынь и прижалась к его руке.

Через некоторое время она тихо произнесла.

– Роман, принесите мне мою сумку… там, на столике.

В желании продолжения ласк, он нехотя повиновался.

Она порылась в сумке.

– Возьмите и вы, – она подала ему салфетку.

Вернувшись в постель, он вновь попытался обнять ее. Она отстранилась.

– Идите к себе, Роман, – посмотрела на него Юлия, – Я уже давно привыкла спать одна…

10

Самолет вылетал в Каир почти в полдень, но Роман Григорьевич не тревожил Юлию. Рано утром он спустился к живописному в форме восьмерки бассейну и с удовольствием выкупался в прохладной воде. Полежал на нежарком солнце. В прекрасном самочувствии он вышел в город и купил цветы.

Когда он постучал в ее номер, дверь открылась не сразу. Волосы ее были немного растрепаны. Извиняясь за беспокойство, он передал цветы.

– Спасибо, – она взяла букет, – Я выйду попозже… Что-то побаливает голова.

Когда она вышла к машине с багажом, цветы она не взяла, то ли случайно, то ли намеренно.

Роман Григорьевич сделал вид, что не обратил на это внимание.

Юлия не была напряжена, но чувствовалось, что она не знает как себя вести. На любое проявление его внимания она реагировала доброжелательно, но мягко, спокойно отводила взгляд.

Роман Григорьевич сидел рядом с Юлией в такси и думал о своеобразии женского поведения.

«А что собственно произошло и что я так переживаю?» – напрягал он себя, – «Возможно, она права… Кто я для нее?.. Муж?.. Любовник?.. Смешно… Скорее ласковый папашка… Да и что, собственно, я могу ей предложить в будущем?…»

Он вспомнил библейский рассказ о сотворении женщины, который в свое время вызвал у него много вопросов из-за известного «ребра». Странно, но «ребро» в древних текстах обозначает обычно сердце или сокровенную сущность тела.

«Важно само осмысление сотворение Евы» – задумался он.

Согласно библии Адам с созданием Евы обрел некую двойственность, которая его не разрушила, а дополнила. Женское начало для него – свое, но некое «другое» собственное «Я», на которое он может взглянуть со стороны. Адам ведет диалог уже с совсем другим человеком – Евой – как с самим собой, и «она будет называться женой, ибо взята от мужа своего».

Язычники в свое время догадывались о первочеловеке-андрогине.

В ветхозаветной религии тайна эта приоткрывается не только в рассказе о сотворении человека. Они же знали, что чистая душа беспола и на ней ничего не растет, в том числе любовь и необходимые ее плоды.

В Эдеме был воплощен идеал взаимоотношений первочеловека в образе истинного духовного союза Адама и Евы. После «грехопадения», когда его полнота была нарушена, человечество было обречено на непонимание собственного «Я» и обретение любви, как двойственного духовного и физического союза мужчины и женщины.

Мужское начало всегда олицетворялось с цифрой один, а женское – с тройкой. Четверка же несла отражение гармонии мужского и женского начала.

Согласно «Кабале», «Дух» – женского рода. Святой Дух Нового Завета есть женская Сила.

Естественно, из сакрального восприятия числа, выпадает «двойка» благодаря своей двойственности и неконкретной библейской определенности. Хотя мир пользуется двоичной системой, но между «да» и «нет» для равновесия появляется «или».

В салоне самолета людей было не очень много. Юлия села к окну, а Роман Григорьевич рядом через кресло, куда положили ручную кладь.