Книга Скажи, Лиса! - Эльвира Смелик

Грачев отвернулся.

– А вот именно потому, что далеко.

Спрятал лицо на секунду, а потом опять посмотрел на меня легко и беззаботно.

– Так помощь требуется?

Я тоже посмотрела на него. Хотела пристальным взглядом прямо в глаза, но почему-то не смогла, только скользнула сверху вниз, как по крутому склону. По лицу, по плечу, по руке, упирающейся в спинку моего стула.

Он действительно, несмотря ни на что, такой весь аккуратненький, ухоженный, чистенький. И вдруг – уродливое пятно. Как рана. Мерзкая, стягивающая кожу, запекшаяся корочка кроваво-коричневого цвета, а вокруг – краснота.

Рана и рана. Я бы и внимания не обратила, если бы она была не на тыльной стороне предплечья, прямо над бледно-голубой, слабо просвечивающей ленточкой сосуда.

– Грачев, это что?

Он не стал выкручиваться и врать, влепил честно, равнодушно и насмешливо:

– Штука такая. «Крокодил» называется.

«Крокодил»?

– То-то ты чешуей покрываешься! – Я тоже сначала попробовала насмешливо, но мгновенно сорвалась и просто заорала: – Грачев, ты совсем идиот? Ты же клялся, что не колешься!

Он ухмыльнулся слову «клялся».

– Подумаешь, один раз. Просто попробовал. Чего страшного-то?

– Грачев! Ты последние мозги выкурил?

Достаточно сделать первый шаг, а дальше идет само собой. Если уже переступил – так чего останавливаться? И тупая уверенность: я смогу справиться со всем, чем угодно! Я – сильнее! Чего страшного?

Да! Полазала я по Интернету. Впечатлило. И впечаталось. Транспарантом. Горящими буквами: «Средняя продолжительность жизни героинового наркомана составляет семь лет от начала употребления наркотика, а наркомана, употребляющего „крокодил“, – не более одного года».

Не думаю, что это только для того, чтобы детишек пугать.

– И куда дальше-то? В морг? Там-то тебе достаточно страшно будет?

– Лиса! Чего ты разоралась? Говорю же: один раз!

Хочу верить! Хочу верить, что так тоже бывает.

И не верю.

– Сделаешь еще раз, я тоже найду такой и вколю себе.

А он – верит.

– Лиса, ты совсем дура?

– А чего страшного-то?

Даже посторонние не сомневаются, что у Мэри проблемы с головой

На ОБЖ проходили помощь при ушибах и переломах: за что хвататься и как накладывать повязки.

Подполковник (на пенсии) разделил класс на группы по четыре человека.

– Так! Один – пострадавший, остальные трое оказывают помощь. Бинтуют согласно схемам.

Я оказалась в одной компании со Светкой, Фокиной и Потатуевой.

– Кого спасаем? – сразу озадачилась Светка.

Есть желающие выглядеть идиотом? Янка сразу зыркнула на Потатуеву – кто еще безропотно согласится на любую унизительную процедуру?

– Меня!

Светка вопросительно глянула, Фокина скорчила рожу, Полинка уткнулась в учебник. А мне захотелось сказать, что я пошутила. Промолчала с трудом.

Подполковник обходил класс, раздавал перевязочные материалы и задания: распределял, у кого лодыжка сломана, кто в живот ранен, кому нужно зафиксировать лучезапястный сустав. Приблизился к нам и у единственных из класса поинтересовался:

– Кто жертва?

Я обреченно вскинула руку, подполковник задумался на мгновение и выдал:

– Травма головы.

– …

Фокина фыркнула и развернула ко мне учебник. На картинке гордо красовался точеный римский профиль в аккуратном белом чепчике, завязанном бантиком под высокомерно приподнятым подбородком.

Кто дергал меня за язык? И какие ассоциации возникли у подполковника при виде меня за секунду раздумья? Я одна в классе оказалась пострадавшей на голову! Неужели судьба?

Урок превратился в тренировку по художественной гимнастике. В воздухе развевались белые ленты и отовсюду звучали раздраженные команды:

– Ногу выше подыми!

– Да, блин! Не дергайся! Замри!

– Аккуратней! Чего так затягиваешь?

За несколько минут до звонка, когда с больными было покончено, а подполковник придирчиво осматривал и дергал кривенькие повязки, дверь кабинета неожиданно распахнулась. Вошел Петя Самолетов.

Прочие раненые торопливо спрятали под парты перебинтованные руки и ноги.

А мне что было делать? Нырять с головой?

Но я даже отвернуться не успела.

Петя уставился на меня, а я уставилась на Петю, пытаясь телепатировать ему в мозг: «Это не я. Это совершенно другой человек». И остальные на него уставились, желая узнать цель визита, но Петя начисто забыл, зачем пришел. Стоял в дверях и не шевелился, безмолвный, как статуя греческого бога в школьном костюме. Подполковник не выдержал первым.

– Самолетов, тебе чего?

Петя очнулся.

– Мне? – пришел в себя окончательно. – Ах, да! Валентин Васильевич, вас директор вызывает.

Говорил подполковнику, а смотрел на меня. Поворачивался к двери, а смотрел на меня. Едва шею не вывихнул. Но в Петином взгляде не было ни любви, ни восхищения. Так пялятся в музее на самый невероятный или жуткий экспонат.

Застрелиться!

По дороге домой Светка изобразила на лице печаль и отчаяние.

– Лиса! Мои меня уже достали. Никакого покоя, сплошные писки, визги и хрюканье. Можно, я у тебя переночую?

Я запнулась на ровном месте. Я даже представить не решилась, что будет, когда Светка узнает о Грачеве.

Я ей и так не обо всем рассказываю. Она, например, не в курсе ни по поводу Сокольникова, ни по поводу Самолетова. Не могу сознаться. Наверное, стесняюсь. Или не вижу смысла.