Книга Кто-то из вас должен умереть! - Александр Звягинцев

Отец попал на Соловки, сразу понял, что десять лет он там не протянет, и потому, когда началась война, попросился на фронт, хоть в штрафбат, а уж там как получится… Немцы тогда катили по стране, как на параде, и брали пленных несчётно. Среди них оказался и Шилов.

В это же время будущую мать Шилова, уроженку Украины Марию Михайловну Богиню, немцы угнали в фашистское рабство, но не в Германию, а в Польшу. Жили они там в небольшой деревушке. Работали на износ. Но деваться было некуда – куда убежишь? Рядом был концлагерь для военнопленных. Каждый день Мария вместе с другими такими же как она страдальцами ходила мимо него на работу и часто слышала доносящиеся оттуда выстрелы.

Однажды мать шла с подругой мимо оврага и до нее донеслись слабые-слабые стоны, идущие словно из-под земли. Сначала она не поверила своим ушам, испугалась, а потом сообразила – видимо, это кто-то из расстрелянных накануне пленных остался в живых. Ведь тела уничтоженных узников сваливали в овраг и присыпали землей. Она бросилась на голос, а перепуганная подруга убежала. Как мать откопала уже в потемках отца – а это был он – она и сама потом рассказать не могла. Но откопала. И как-то одна дотащила его поближе к деревушке. А по дороге – влюбилась. Хотя выглядел спасенный страшно, только все время просил воды… И все-таки именно тогда Мария Михайловна поняла: мой Николаевич, мой…

В общем, спрятала она его недалеко от барака, в котором жила и выходила, и дотерпели они до победы, а потом отправились на Украину. Там отец, как бывший зэк и военнопленный, смог устроиться только комбайнером. С такой анкетой на работу его больше никуда и не принимали. Через несколько лет случилась еще одна беда. Во время аварии отец потерял ногу, так что до конца жизни ходил на протезе с палочкой… Зато детей у них с матерью было десять, и матушку наградили Золотой звездой «Мать-героиня»… Вот такая судьба.

– Да, – непонятно усмехнулся Шилов, – судьба… Странная у вас у прокуроров служба – сначала сажаете, потом реабилитируете, а у человека вся жизнь к черту… Ладно, все равно спасибо вам за всё. До свидания…

Лесновская кивнула и ничего не сказала. А что она могла сказать Шилову? Что она лично к аресту его отца никакого отношения не имеет? Что сама из семьи раскулаченных, и родители ее скитались по всей стране с тремя детьми, спасаясь от ареста? Она уже привыкла к такой реакции и самих реабилитированных, и их близких.

Галина Ивановна вздохнула, придвинула к себе и раскрыла очередное дело. С фотографии на нее доверчиво глядела совсем молоденькая девчушка. История была тягостная. Девчонку вместе с двумя колхозницами постарше отправили на работу в поле в какой-то православный праздник. И уже в поле она сказала, что работать в такой день грех и того в Москве, кто это делает, Бог еще накажет… Рядом с ней никого не было – только они трое, слышать их никто не мог. Но тем же вечером девушку арестовали – на нее донесли обе женщины, работавшие с ней. Почему они это сделали? Из особой сознательности? Или просто из страха? За себя, за своих детей?.. Поди теперь разбери. А девушка так и сгинула в лагерях… В отличие от отца художника Шилова, который несмотря на все, что ему выпало, дал жизнь и вырастил десять прекрасных детишек.

«Из нынешнего дня, – который уже раз подумала Лесновская, – понять и почувствовать то время уже невозможно. То были совсем другие люди, и чувства, и мысли их были совсем иными, которые мы сегодня верно представить себе просто не способны… Хотя мы и жили рядом, и знали их долгие годы. Время уходит вместе с ними, и даже те, кто остаются, в новых условиях превращаются совсем в иных людей, а некоторые просто истлевают падью листопада».

Художник Шилов под пронзительные и радостные детские крики шел по улице, отгоняя ладонью от лица тополиный пух. Виктор Викторович только сейчас почувствовал, что печать вечной ущербности, долгие годы тяжелым камнем лежащая на душе, вдруг исчезла. От этого ему стало легко и благостно. И это состояние еще более усиливалось от сознания того, что данный себе обет он выполнил. Казалось, еще мгновение, и воспарит он к бескрайним небесным просторам майской голубени, и зальется в лазоревой выси беззаботным весенним жаворонком.

– Эх, жаль, что нет рядом батюшки. Уж он-то бы вместе со всей нашей многочисленной семьей, ох, как возрадовался этой весточке, – подумал Шилов, будучи абсолютно уверенным – это известие долетело до отца, ведь он оттуда, из-под небес, все видит и слышит. А что родитель был именно там, сын нисколько не сомневался, он считал его чистым и святым человеком…

2004 г.

Современная готика

* * *

«По причинам, о которых не время теперь говорить подробно…»

Вот так просто и гениально начал один свой рассказ Чехов. И не вижу причин, почему бы почтительно не последовать его примеру.

Так вот, по причинам, о которых не время теперь говорить подробно, я оказался недавно в Лондоне. Случилось это во времена, когда вся Англия билась в истерике по поводу отравления полонием бывшего сотрудника КГБ Литвиненко. И поскольку день был выходной, позвонил старому знакомому Крейгу Вудгейту, бывшему ответственному сотруднику Скотленд-Ярда, с которым мы в начале девяностых вместе работали по делам о нацистских преступниках. Я хорошо знал, что Вудгейт настоящий полицейский, политическая истерика на него не действует, он верит только фактам и конкретным доказательствам. А еще он не считает всех русских с пеленок агентами КГБ, что для нынешней Англии, судя по всему, что там творится, большая редкость. При этом я ясно понимал, что Крейг не станет обращаться за содействием к бывшим коллегам по Скотленд-Ярду, так как речь идет о деле неофициальном. Профессиональная этика у таких джентльменов, как он, даже не вторая, а первая натура.

Мы встретились в старинном пабе. Вудгейт сидел за столиком в самом углу, откуда ему был виден весь зал, и читал газету. Я помнил его высоким прямым, несколько скованным в движениях, как потом выяснилось, от хронических болей в колене. Настоящий английский офицер со щеточкой усов. В нем было обаяние доброжелательного, ироничного, но несколько печального джентльмена, много повидавшего в своей жизни.

– Добрый день, мистер Вудгейт, – отвлек я его от чтения.

Он отложил газету в сторону.

– А-а, это вы, Александр… Рад встрече. Извините, что не встаю, но мое колено сегодня совсем ни к черту. Присаживайтесь.

– Может, вам не стоило выбираться из дома? Я бы приехал к вам…

– Ну, не такая я уж старая развалина, – засмеялся Вудгейт.

Я поставил на столик подарок – коробку с самой лучшей водкой, которую нашел перед отлетом в Елисеевском.

– Ого, – почтительно оглядел бутылку Вудгейт, – серьезная штука. Насколько я понимаю, вам пришлось попробовать нашего полицейского хлеба?