Книга Грех жаловаться - Максим Осипов

– Жалко, что так и не написал. Тоже про расстригу.

– Грустно, Чехов очень верил в прогресс, в избавление от гнета труда. «Через двести, триста лет жизнь на земле будет невообразимо прекрасной…» Свершилось: сплошное веселье, удобство, домашний кинотеатр, микроволновки, телефончики с фотоаппаратами, отдых в Турции и Египте, звезды эстрады на льду, депутаты играют в футбол, не пропустите продолжение праздника! И вот еще: торгово-развле-кательные центры. Веселье неотвратимо, никуда не спрятаться. «Тут чё, похороны? И врубила погромче». Хочешь поесть – послушай бодрую музычку. Громкую, всегда. Летишь на самолете – посмотри фильм. Отдохни.

– Чехов и представить себе не мог, под каким гнетом отдыха мы окажемся. «Дядя, мы отдохнем…»

Порядок

– Порядок. Ordnung.

– Страшное слово.

– Ничуть. Разве что чуть-чуть. Порядок – великая ценность. Знать, что завтра ты проснешься в той же ситуации, что заснул, – благо: убивать по-прежнему нельзя, в городе не стоят иностранные войска, правила, пока ты спишь, не поменялись. У Ремарка, не помню где, – дело происходит в послевоенной Германии – герои питаются в столовой на талоны, купленные за бесценок давным-давно, чуть ли не до войны, а хозяин злится, но кормит. Наши-то послали бы подальше – мужик, ты на календарь давно смотрел? Но немцы уважали порядок, а порядок держится на условности, не на одной силе: билеты, талоны – это ведь условности.

– Порядку служат милиционеры, следователи, судьи, военные…

– По крайней мере, имеют такую возможность.

– Отчего же мы их сторонимся?

– Отчасти – снобизм, глупость. Еще – печальный опыт. Еще – оттого, что все говорят: «Бандиты и милиция – одна мафия».

– Разве нет?

– Надо все-таки отличать рак от паралича. И еще – это, вероятно, главное – мы сторонимся их знания, знания людей, которые решают вопросы жизни и смерти. Врачи решают вопросы жизни, а тут – именно жизни и смерти.

– У тебя по части правоохранительных органов, увы, большой опыт.

– Правда. Многие из них сейчас поддались общему бреду, скурвились из-за денег. После самоубийства нашего общего друга у меня был разговор со следователем: «У него долги были?» – «Нет, – говорю, – скорее мы ему все были должны понемножку». – «В игровые автоматы играл?» – «Нет». – «Не может быть, – говорит, – все играют». – «Зачем тогда спрашивать? Он не играл. Вы играете?» – «Да, – отвечает следователь, – играю. Все играют». – «Есенин, – говорю, – и Маяковский ведь не от безденежья руки на себя наложили». Следователь, живо так: «Их убили». Кто убил, ясно.

– Что бы следователю не прочесть их предсмертные записки? Напечатаны большим тиражом.

– Нельзя требовать от милиционера любви к поэзии.

– Тогда зачем ему Есенин с Маяковским?

– Вот именно. Ладно, это отрицательный опыт. Но был опыт и в высшей степени положительный, еще более страшный, если тут можно сравнивать. После гибели моих близких я записал себе: «Милицейские начальники и просто милиционеры и следователи. Все произвели впечатление людей. И какая ложь о них со всех сторон. Теперь у меня, увы, есть собственный опыт, совсем не обязательный». И потом, после суда: «Все – менты, судьи, следователи и т. п. гораздо человечнее, чем иные из тех, кого я считал своими друзьями». Вот так. Не говоря уж о тележурналистах, эти только умоляли нас сняться в криминальной хронике. Один все повторял: «Войдите в мое положение!»

– Будьте человечны.

– Работа у него, видите ли, такая. Плохая работа, очень плохая.

– Зато суд – вот, наверное, мощное впечатление.

– О, да. Судья, прокурор – это, конечно, служение. Про адвокатов не знаю. Не понял. Абсурд – с самого начала: прокурор судит поступки, а не человека, адвокат защищает человека, а не поступки, то есть они в принципе говорят о разном. А потом – все время негласные договоренности между сторонами, даже когда одной из них, кажется, уже нечего терять… Но это совсем отдельная история.

– Про военных что-нибудь скажешь? Их много, и они доказали свою готовность служить бескорыстно.

– Про военных мы лучше умолчим. Сам не служил, и мальчику не посоветую: ни солдатом, ни офицером, ни в профессиональной армии, ни в какой другой. Хотя армия, конечно, нужна, как без армии? Можно ли там быть, особенно в мирное время, – не думаю. Вот чего точно не следует делать – продавать оружие, включая «обычное».

– Это уже не к мальчику, а к руководителям «Большой восьмерки».

– Продают, потому что все продают. Их будут потом из этого «обычного вооружения» убивать. Впрочем, руководителей не будут.

– Давай, напиши им открытое письмо.

– «Перестаньте продавать оружие… вашу мать!» Годится?

Природа

– А про Природу мне и сказать нечего, я плохо ее понимаю. Ты – другое дело. Ты можешь встать рано-рано и отправиться к морю – смотреть на восход. Или вылезти в красивом месте и погулять в одиночестве, пойти на речку или в лес.

– Это не служение, просто – удовольствие.

– Но вот заботиться о чистоте этого самого леса или сохранять редкие виды животных – безусловно, служение.

– Только не произноси слово «экология».

– И «генофонд».

– И «генофонд».

– Вполне ведь можно представить себе человека, которого заботит природа сама по себе, безо всяких денег и славы, не так ли?

– Конечно, особенно в Америке. Слушай, ценности подходят к концу, куда ты денешь крестьянский труд?

– Никуда не дену. Разве крестьяне служат природе?

– Скорее, наоборот.

– Культура тоже вроде не годится. Можно ли говорить о пресуществлении крестьянского духа в хлебе или в огурцах?

– Нет, это какие-то фантазии в духе Льва Николаевича. Не обеспеченные смыслом.

– Можно себе представить здравомыслящего миллионера, доящего каждое утро корову?

– Стало быть, работать бесплатно – условие служения?

– Возможность работать бесплатно – да, разумеется. Можно и писать музыку, и лечить людей, и спасать китов, не зарабатывая. Условие необходимое, но не достаточное. Много чего люди делают самозабвенно и бесплатно: играют в компьютерные игры, прыгают с парашютом, ходят на рыбалку… Какое же это служение?

Святыня

– Darf ich? Дерзну ли? Если и получится сказать, то совсем чуть-чуть.

– Святыне служат священники? Монахи?

– Не только. У иудеев вот нет ни священников, ни монахов.

– А почему Святыня, почему не Бог? Не хотелось Бога ставить в один ряд с Порядком, Природой и всем прочим?

– Святыня – как-то точнее, не в узко-жреческом смысле, конечно. Богу служит каждый верующий христианин, правоверный иудей, мусульманин. И даже «Анонимные алкоголики» присягают: «Вверяем свою жизнь и волю Богу, как каждый из нас понимает Его». Но чтобы служить Святыне, надо ощущать ее так же остро, так же лично, как, например, Пастернак: «И долго-долго о Тебе / Ни слуху не было, ни духу». Дело тут не в мере церковности. Самое лучшее стихотворение о литургии принадлежит Мандельштаму – еврею, крещенному в протестантской вере: «Вот дароносица, как солнце золотое…»