Книга Властелин Урании - Кристиан Комбаз

Сия последняя мне заявила, что, если я вздумаю нанести ущерб ее супружеству, предав увиденное огласке, ее брат, солдат и стражник на таможенной заставе Вестерпорта, позаботится о том, чтобы я сдох в страшных мучениях: разрубит надвое и вырежет из меня моего брата (тот же замысел, что лелеял Геллиус). И вечером, не пригашая своей любезной улыбки, она еще повторила эту свирепую угрозу, когда наряжала меня в серую рубаху с фестонами и черную куртку юного грамотея, перехваченную в талии широкой тесьмой на манер того, как ходят солдаты в Ростоке.

В таком одеянии я был представлен супруге некоего высокопоставленного лица, причем в доме этой госпожи – подобное со мной случилось впервые – двойственность моего телесного устройства произвела меньшее впечатление, нежели моя безукоризненная память. Доказательства ее совершенства я предоставил те же, что и всегда. Когда же сестра моего господина в свой черед созвала гостей, меня уже не заставляли раздеваться. Слуги обходились со мной без грубостей. Вместо пива гостям подносили вино, привезенное из Франции, алое на цвет и упоительно вкусное. На стол подавали сладости.

На четвертый день София Браге распорядилась, чтобы грузчик – образина с громадными лапищами, поросшая черной шерстью – по шумным улицам, опоясывающим Вестергаде, проводил меня к собору. Там я оплакал горькую долю моей матери и Бенте Нильсон. Я молил Иисуса Христа охранить меня от прегрешений, дабы моя порочность не омрачила их небесного блаженства.

По возвращении меня уже ждала Ливэ, вся в черном, как обычно, и в плоской, словно у пажа, шапочке. Она меня повела на круглый двор, что в конце улицы Красильщиков. Стены там отделывали работники нашего Сеньора. Он должен был, направляясь в Роскилле, куда его призывали дела, оставить им свои указания, и все они, похоже, страшно боялись его прибытия.

С высоты башни открывался обширный вид на кирпичные стены и соломенные кровли Копенгагена, на храмы Святого Клементия и Святого Николая, на улицы, что змеились внизу, в наклонных дымках очагов и лужах, розовеющих в закатном освещении.

Вскорости мой взгляд приковали к себе две ближние мельницы. Их высота, тень, отбрасываемая их крыльями, метущая обширное пространство, вращение лопастей в плоскости, перпендикулярной жернову, – все это приводило на ум некое сцепление шестерен, движимых необоримыми силами небесными, и потрясло меня более, нежели вид самого города. Когда Ливэ испросила у своей хозяйки позволения прогуляться со мной за стенами, по ту сторону крепостного рва, я упоенно загляделся на этих гигантов, жестикулирующих на фоне алеющих небес, и юная служанка, приметив мой сумасшедший восторг, отринула последние остатки предубеждения, еще заставлявшего ее остерегаться меня. Она мне рассказала, что ее отец убил ее мать, погибнув затем от мстительной руки женина брата; она описывала мне три круга, через которые суждено пройти умершим, – зеленеющие кущи рая, царство света и обитель вечного покоя, уготованного блаженным. Едва достигнув семнадцати лет, она в точности знала не только все обстоятельства, но даже час своей собственной кончины. Когда же я ужаснулся, она беспечно заверила меня, что проживет еще сто лет.

Провидение одарило ее уймой невидимых миру талантов, на прочее ей было наплевать. Она не блистала манерами, сквернословила, как мужик, вечно слонялась там и сям, молотя себя по коленям оловянным горшком, дабы показать, что направляется по какой-то хозяйственной надобности, и без конца шпионила за своими хозяевами и их гостями.

Как только мы вернулись домой, Господин решил использовать ее дарования для лечения больных. София Браге проводила столько времени, склоняясь над ложем местных страждущих оборванцев, и добивалась такого успеха, что брату захотелось познакомиться с ее врачебными приемами.

Все очень просто, сказала ему София: надо лишь прислушаться к советам ее служанки.

Тогда он тоже привлек Ливэ к врачеванию его собственных пациентов, что пришлось по душе как им, так и ему самому. По большей части то были дворяне и торговцы, в иные дни заполнявшие остров с самого утра. Он пользовал их под землей, в алхимическом кабинете, где печь вечно оставалась холодной: боялись ртутных испарений. Малютка Ливэ помогала ему, поднося какую-то тряпицу, пропитанную настоем трав, которым она протирала шею и виски больного. Потом она под каким-нибудь предлогом удалялась в сопровождении астронома к подножию лестницы, чтобы там сообщить ему, какова природа хвори, грызущей посетителя, и чем ее надобно лечить.

Этот дар, которому она тщетно пыталась меня обучить, состоял, по ее утверждению, в том, чтобы единым усилием мысли проникать в то воображаемое место, где в лоне царства смерти объяснение тайн запечатлено так, что его можно прочесть. Как ни трудно этому поверить, число высокородных пациентов, стремящихся на остров, чрезвычайно возросло, причем они так хвалили лечение, что дальше некуда. Известность Тихо Браге-целителя едва не затмила прочих его достижений. Сеньор жаловался, что стоит выйти за ворота, как его уже подстерегают, будто он управляющий лазарета. Чуть только ему подавали коня для ежедневного посещения строящейся бумажной мельницы, как бывшие начеку слуги извещали о том своих господ, поджидавших на ферме, и все они устремлялись к западным воротам.

Пришлось Тихо Браге выделить час для занятий медициной сверх обычных забот, которые он должен был посвящать своим гостям, не обремененным недугами. Большая часть из них являлась туда, желая постигнуть ход небесных светил. Иногда он говорил им с тем особым полушутливым, полусерьезным видом, который он изображал, хмуря брови над своим медным носом, словно хотел удержать его от падения: «Сейчас я занят и вынужден лишить себя вашего общества. Йеппе мог бы вместо меня потолковать с вами о звездах, ему достаточно лишь посоветоваться со своим птенчиком, чтобы суметь разрешить вопросы, которые задают себе ученые всей Европы».

Тогда я, повернувшись к гостям, отзывался фразой «Мой птенчик готов служить вам, милостивые господа» или другой какой-нибудь двусмысленностью в том же роде, чем немало потешал хозяина.

Потом он ускользал. За последующий час ему удавалось приглядеть за всем и за всеми. Он посещал наставника своих сыновей. Вскоре его уже видели на пристани надзирающим за разгрузкой судов с древесиной, пришедших из Нордфьорда, и разделыванием кругляков на поленья, происходящим там же на берегу, чтобы тут же, взгромоздив на спину мула, отправлять в Ураниборг те дрова, что будут сложены в подвале дворца. Он наблюдал также за земляными работами, которые продвигались сообразно плану голландского фонтанных дел мастера, присутствовал на еженедельном совете прихода, вытесняя оттуда своего управляющего Хафнера, не умевшего давать отпор Ольсену и его приближенным.

Крепко опираясь на деревянный расписной посох руками в перчатках из тончайшей кожи, растопырив порыжевшие от солнца усы, подрагивавшие на ветру, словно усики насекомого, в своем тяжелом наряде черного бархата с лиловой оторочкой и жестким воротом, отчего еще более усиливалось впечатление, будто его содрогающийся от натуги панцирь вот-вот лопнет, распадется, обнажив блестящие надкрылья, на все мольбы Ольсена и Класа, просивших сократить работы на полдня в неделю для крестьян, возводивших запруду, он своим оглушительным голосом твердил в ответ одно-единственное слово.