Книга Безголовые - Жан Грегор

— Понимаешь, живешь ты себе поживаешь, у тебя есть голова, по этой голове тебя узнают люди, и тут внезапно ты становишься никем, и всякая связь с другими людьми теряется… — шептала Беби Джен.

— Я разговаривала как-то с человеком, у которого были парализованы ноги, и думаю, то, что он потерял физически — то есть, способность ходить, свободу передвижения, способность бегать, наконец, — и что причиняло ему огромные страдания, словно незаживающая рана, все это я ощутила однажды психологически: в моих глазах никто отныне не мог прочитать ни «да», ни «нет», для меня навсегда пропала возможность почувствовать радость от того, что кому-то понравилось мое лицо, посмеяться с другими людьми. Моя голова — это мое достоинство, моя честь, моя индивидуальность, а потерять свою честь и свою индивидуальность — ты не знаешь, какое это потрясение, я даже не уверена, можно ли когда-нибудь от такого прийти в себя. Я потеряла голову в тринадцать лет… И даже в тринадцать лет потребность чувствовать себя индивидуальностью очень сильна… Понимаешь, Конс, потом мне стало казаться, что я смогла достичь относительной самобытности за счет, ну не знаю, платка, груди, рук, голоса, да, действительно, я пыталась, но ничто на самом деле так и не заменило мне головы…

— Мне нравятся Стюп и Балам, — продолжила Беби Джен, — и у меня сердце разрывается, когда я думаю о том, что они сейчас ощущают, — а ведь они, наверно, считали, что им известны все возможные чувства, угрызения совести, стыд, радость. Теперь им открылся совсем другой мир… У меня сжимается сердце еще и потому, что никому не под силу понять то, что с ними случилось. Ни их женам, которые с головой уйдут в собственные проблемы, ни детям, чей отец внезапно станет для них чужим человеком…

Она замолчала и стала гладить волосы Конса. Воспользовавшись моментом, он спросил:

— А у твоего друга есть голова?

Рука Беби Джен замерла. Конс, конечно же, сильно рисковал. Он мог трогать Беби Джен, целовать ее, шептать ей ласковые слова, но всеми правами на нее он не обладал.

— Я не хочу с тобой о нем разговаривать, — сказала Беби Джен. — И да будет тебе известно, подобного желания у меня не появится ни завтра, ни послезавтра…

Ее голос, несмотря ни на что, звучал мягко, однако смысл сказанного был очевиден. Прошло несколько минут, в течение которых Конс чувствовал, что она отдалилась от него. Ему следовало принять Беби Джен такой, какая она есть, со всеми загадочными для него сторонами ее жизни. И на самом деле Конс не был так уж сильно задет, потому что некая таинственность Беби Джен лишь усиливала его влечение к ней… Молодая женщина вновь принялась гладить его волосы.

16

Падение голов у кладовщиков продолжалось.

— Черт знает что, — рассказывал Абель. — Просыпаюсь я на днях, сажусь в кровати и что я вижу? Моя голова осталась на подушке… (Абель не смог удержаться от смеха при воспоминании об этой картине: его голова! его бедная голова, которую он таскал на себе сорок лет!) Ты можешь себе представить, — продолжал он, — встаешь ты однажды утром, а твоя башка как ни в чем не бывало дрыхнет на подушке? Я сказал себе: черт возьми, ну вот и нету у тебя головы! А мне не то чтобы ночью кошмары снились, наоборот, была вполне спокойная ночь, да… Жена меня спрашивает: эй, что с тобой стряслось? Ну а я ей говорю: сама видишь, случилось то, что должно было случиться…

Товарищи Абеля спрашивали его, не разговаривала ли его голова сама по себе; они не могли себе представить, чтобы она хранила молчание. В течение нескольких недель они то и дело подкалывали Абеля на этот счет. Когда он приезжал на работу, кладовщики сразу интересовались, не пускает ли его голова пузыри в своей банке с формалином, не разговаривает ли она сама с собой по вечерам перед сном.

— Вот такие дела, — упорствовал Абель, — а что делать; нам иногда говорят, что улицу переходить опасно, а я, представь, даже улицу не переходил, просто лег себе в кровать и заснул… Как ты думаешь, это опасно — просто спать? И не говори мне, что ты не будешь спать по ночам, присматривая за своей головой. Нет, слушай… С ужа сойти… И ничего не поделаешь, такие дела. Жизнь, она такая штука: однажды утром ты просыпаешься, а головы у тебя больше нет…

Без сомнения, страх и уныние у тех слушателей Абеля, которых еще не затронула новая напасть, были гораздо сильнее, чем у тех, кто уже успел от нее пострадать. Чувствуя, что угроза нарастает с каждым днем, люди с головами беспрестанно ощупывали свои шеи, слушая о все новых случаях проявления странной эпидемии.

Когда очередной кладовщик появлялся на складе без головы, всем сразу же представлялась его голова в банке с формалином. При виде Бруйю рабочие думали о его рыжих взлохмаченных волосах, плавающих в желтоватой жидкости; они представляли себе его маленькие черные глазки, смотрящие на них. Рабочие воображали себе дом Бруйю, внутреннее убранство этого дома, банку с формалином, стоящую на книжном шкафу, и его голову, которая теперь целыми днями могла наблюдать за повседневными заботами его жены, более или менее дозволенными занятиями его детей и долгим послеобеденным сном его собаки.

Вскоре ношение на комбинезоне значка с именем стало обязательным. Жуффю оказалось не по силам опознавать в прямом смысле слова обезличенных кладовщиков. Конечно, Жуффю узнавал некоторых по их поступкам, походке, телосложению, по отдельным жестам, но когда вместе собиралось больше трех рабочих без головы, он терялся.

За три месяца восемь кладовщиков лишились голов, и несмотря на слухи (поговаривали о некоем веществе, которое в столовой якобы подмешивали в вино), было нелегко обнаружить во всем этом некий смысл и найти хоть какое-то объяснение происходящему. То, что продажа склада вызвала досаду и разочарование у рабочих, было очевидно. То, что у большинства из них пропали мотивация и желание работать, не вызывало сомнения; но причины массового обезглавливания оставались неясными. Впрочем, все, казалось, было сделано для того, чтобы никто ничего не понимал: Ратана, юркий, маленький кладовщик, которого прозвали «самым быстрым кладовщиком Мексики», был единственным из рабочих, кто плакал в день продажи склада. Однако, хотя он был крайне неловок и частенько стукался об острые углы поддонов, голова его и не собиралась отваливаться. Другие кладовщики, зачастую довольно депрессивного вида, за сдержанностью поведения которых читалась слабость, против всякого ожидания тоже сохраняли свои головы на плечах, относясь к этому как к отсрочке или же свято веря в свою удачу.

Среди служащих список обезглавленных начался с Бобе. Судя по всему, он не испытывал особого желания распространяться на эту тему; на расспросы о том, как это произошло, он отвечал однотипно, заранее заготовленной фразой:

— Да глупо получилось, пошел за дровами, споткнулся да и грохнулся о землю…

Со стороны собеседника следовал какой-нибудь комментарий, обычно сочувствующего характера, на который Бобе неизменно отвечал:

— Да мне вроде бы так даже идет…

Репутация Бобе была явно не в его пользу. С приходом в компанию Грин-Вуда Бобе нисколько не изменился. Он постоянно — с большой долей цинизма — демонстрировал всем полное отсутствие энтузиазма по отношению к новой команде и новым методам управления. Даже если Бобе и отрицал всякую мысль о том, что речь идет о наказании, — несчастный случай произошел у него дома, — тем не менее подобные идеи продолжали бродить в умах близких ему людей: это, наверное, они расправились с ним, они сломили его сопротивление, сравняв его с остальными.