Книга Безголовые - Жан Грегор

— Ты вся дрожишь? — удивился Конс.

— Да, — ответила Беби Джен. — Потому что у меня бешено бьется сердце…

— А почему оно так бьется?

— Потому что мне столько всего хотелось бы тебе сказать, — прошептала она.

Конс взял Беби Джен за руку и принялся нежно ее поглаживать. Очень странно, но отсутствие глаз у Беби Джен совсем не мешало, а скорее даже располагало к доверию. Этот неудержимый зов тела, плоти — извечно приводящий к поцелую в губы — в данном случае обошелся без этого самого поцелуя. Губы Конса сразу же спустились ниже. Было забавно, что такой романтик, как Конс, без промедления зарылся лицом в грудях молодой женщины и принялся покрывать их поцелуями. Дыхание Конса и Беби Джен участилось. Но они были вынуждены прерваться, чтобы найти за углом здания напротив более спокойное место, ведь несмотря на то, что уже стемнело, любопытных на автобусной остановке хватало. У Конса руки дрожали не меньше, чем у Беби Джен.

Приближался момент, которого он одновременно ждал и страшился: ему предстояло преодолеть определенный психологический барьер и изменить Тане. Но поскольку у Беби Джен не было головы, Консу не было стыдно трогать тело молодой женщины. Грудь, ягодицы… Когда он приближал свое лицо к этим частям тела Беби Джен, ему казалось, что перед ним ее лицо; он был счастлив увидеть их, прикоснуться к ним, почувствовать их под своими пальцами, даже несмотря на то, что из-за темноты о многом мог только догадываться. Возбуждение Конса было велико, но ни с чем нельзя было сравнить его ощущения в тот момент — Беби Джен была прижата животом к сиденью, — когда он вошел в нее. Образ этого тела без головы, тела, созданного для любви, вызвал у него такую сильную эякуляцию, что, вероятно, на воспоминании об этом наслаждении он и строил некоторые свои будущие поступки. Образ Беби Джен восторжествовал над всеми планами, что были у Конса с Таней, над всеми их совместными воспоминаниями, вместе проведенными каникулами и сотнями фотографий, аккуратно разложенных по альбомам. Наслаждение, испытанное Консом, заставило его забыть и о боли, которую он собирался причинить Тане, всегда готовой идти на многочисленные жертвы, и о недовольных лицах родителей: все заслонило собой это неясное воспоминание.

Сексуальная агрессия, которую Конс обнаружил в себе, была напрямую связана с накопившейся в нем за несколько месяцев безудержной страстью: романы между сослуживцами часто черпают свою силу в странном соединении злости и желания, власти и подчинения, постоянно сменяющих друг друга за рабочий день. Конс и Беби Джен не были исключением из общего правила, так же, как не были они и единственными, кто занимался «этим» в машине на пустой стоянке вечером после работы.

15

Примерно через месяц после продажи склада со Стюпом и Баламом произошел несчастный случай. Жуффю как мог старался поднять моральный дух кладовщиков, но и он был не в силах противостоять тому, что многие называли роком.

В то утро Стюп и Балам вместе ехали на погрузчике. Они мчали на полной скорости, и их сильно трясло. В конце узкого прохода они резко затормозили, с ходу попытавшись снять с трехметровой высоты поддон с товарами. Наверное, кладовщики были слишком уверены в себе, по крайней мере с маневром они не справились, поддон заскользил и рухнул на них. У Стюпа и Балама не было ни единого шанса увернуться.

Встревоженные шумом, прибежали несколько рабочих и с ними медсестра. Балам и Стюп, потрясенные, сидели на полу. Они были живы и здоровы, но чувствовали себя несколько необычно, и было отчего: головы слетели с их плеч и теперь лежали рядом. Медсестра проверила у них пульс и спросила, все ли в порядке.

— Все прекрасно, — хором ответили оба пострадавших.

Состояние их здоровья действительно не давало ни малейшего повода для беспокойства. Балам и Стюп были крепкие ребята, и они многое повидали за время работы на складе, хотя, откровенно говоря, что бы с ними ни произошло, они ни с кем не стали бы откровенничать по поводу своего самочувствия. Когда медсестра сообщила им, что собирается вызвать скорую помощь, они встретили это предложение в штыки. После нескольких минут перепалки она вынуждена была сдаться, взяв с них обещание сохранить головы в банках с формалином. Женщина выписывала один медицинский журнал, давно уже интересовалась подобными случаями и даже закупила для медпункта соответствующее оборудование.

Полчаса спустя Стюп и Балам ставили в шкафчики гардеробной банки, наполненные формалином. Вот с чем предстояло им вернуться вечером домой: со своими законсервированными головами! Кладовщики не могли отделаться от ощущения абсурдности происходящего с ними, ни когда закрывали шкафчики, ни когда шли обратно на склад. И если ни один из них не выкинул, возвращаясь домой, свою банку, то только из-за того, что автострады, по которым им приходилось ехать, не давали возможности остановиться: они пересекали густонаселенные районы, где швыряние головой — пусть даже своей собственной — могло вызвать подозрения.

Всего через час после несчастного случая Стюп и Балам вернулись к работе, отправившись блуждать по проходам склада в поисках новых товаров. Около прилавка они наткнулись на Конса.

— Что с вами случилось?

— Ничего особенного, — ответил Стюп, который не выносил ни сочувствия, ни наивности.

И молодому служащему пришлось прикусить язык — он и так уже вышел за рамки. Несколько секунд мужчины стояли молча. Но хотя Стюп по-прежнему плевать хотел на Конса, все же в их отношениях не все было потеряно окончательно.

— Ну, сам видишь, что случилось… На башку свалился поддон с товарами… Вот так! А вообще, зачем нам здесь нужны были головы? Незачем! Мы и без них спокойно обойдемся, ведь так, Балам?

— Твоя правда, — кивнул шеей Балам, второе «я» Стюпа.

И кладовщики оставили Конса, взобрались на погрузчик и тут же рванули с места, как бы показывая тем самым, что для них ничего не изменилось.

Однако с каждым часом их оптимизм потихоньку убывал.

— Ты как себя чувствуешь? — спросил Балам у Стюпа, когда время приблизилось к обеду.

— Что-то жарковато, но я надеюсь, до вечера дотяну…

Во второй половине дня Стюп был удивительно неразговорчив. Он ходил очень медленно, движения его рук стали важными и степенными. Казалось, он полностью сосредоточился на себе и своей беде, которую так и не мог до конца осознать. Неясная боль, испытываемая им, заставила позабыть о ненависти к другим людям; или, быть может, став терпимее к окружающим, он хотел тем самым справиться со своим несчастьем. В какой-то момент перед Стюпом прошел Грин-Вуд; обычно в такой ситуации с губ кладовщика потоком сыпались оскорбления. Теперь он не проронил ни слова. Конечно, у Стюпа больше не было головы, и все же он мог бы, наверное, обвинить Грин-Вуда в том, что именно он ответственен за этот черный период в жизни кладовщиков; но, как бы то ни было, он промолчал.

Процесс «декомпенсации» шел полным ходом. Вечером Беби Джен и Конс снова оказались вместе в одной машине и стали обсуждать тяжелые последствия потери головы.