Книга Продавцы теней - Ольга Шумяцкая

«Что это было? — лихорадочно думала Ленни, выбегая на улицу. — Кажется, он понимает меня лучше, чем я сама. Как это у него бред так легко превращается в явь? Но — опасен. Бледный свет упрямых глаз, сам холоден как водолаз», — завершила она размышления нехитрым стишком, на сочинительство которых была падка, когда ее охватывало веселье.

Глава VIII. Ленни развивает бурную деятельность

Месье Гайар, глава Русского дома французской кинокомпании «Гомон», сидел в маленьком зале и в который раз просматривал видовую потопа, который случился в Малом театре. Видовая уже неделю шла во всех синематеках Москвы и имела большой успех. Говорят, многие приходили только для того, чтобы посмотреть, как великая Нина Зарецкая, чумазая, с мокрыми волосами, облепившими лицо, с безумным взглядом, в одной нижней рубахе, сползающей с плеч, с поникшей орхидеей в волосах, воздевая руки и вздрагивая всем телом, кричит что-то страшное в объектив. Титр гласил: «Спасите! Погибаю!» Дамы рыдали, комкая в руках мокрые кружевные платочки. Мужчины нервно откашливались, крепко впечатывая в пол трость. Некоторые, не выдержав, выбегали из зала. Ходили слухи, что во время сеансов потрясенных девушек на руках выносили из зала, а один аптекарь, чье заведение было расположено неподалеку от кинотеатра, исчерпал весь запас валериановых капель, чтобы приводить зрительниц в чувство.

Потоп — что и говорить! — был ужасен. Киносъемщик заснял подвалы, полные мутной воды, по которой вверх брюшками плыли трупики крыс, костюмерную, недавно полную роскошных костюмов, превратившихся в грязную осклизлую кучу, старика-сторожа, который пытался заткнуть своим телом прорвавшуюся трубу, но едва не захлебнулся и сейчас, на экране, лежал, запрокинув голову и открыв рот, а санитары делали ему искусственное дыхание. Вот пожарный машет из окна. Вот толпа, собравшаяся возле театра, в ужасе смотрит, как кого-то бездыханного выносят на улицу. Казалось, киносъемщик вездесущ. Внутри, снаружи, в воде, на земле, в воздухе — одновременно. Более того, казалось, что по воде он ходит аки посуху. Как ему удалось, не повредив киноаппарата, проникнуть в гримерки и заснять, как спасаются перепуганные насмерть актеры и актрисы? Ладно, проникнуть. А снимать-то как в подобных условиях? Как установить киноаппарат? Как крутить ручку и самому при этом не испугаться, не захлебнуться? Удивительно!

Месье Гайару все это сильно не нравилось. Пронырливым носом он ощущал неприятный душок, исходящий от экрана. Сначала он и не заметил, только поцарапало что-то, отложилось в сознании, не давало покоя. Потом понял: подвалы, трупики крыс, костюмерные, гримерки были засняты отдельно, а Зарецкая, актеры, актерки — отдельно.

Месье Гайар велел принести пленку в просмотровый зал и теперь прокручивал ее, наверное, в десятый раз. Чутье не подвело. Наметанный глаз не обманул. Ни орущая Зарецкая, ни панический исход актеров из театра, так вот, НИКТО не был заснят на фоне театральных стен! Киносъемщик показывал гримерку, полную воды, какую-нибудь запоминающуюся деталь, гребенку, к примеру, смытую со столика стихией, или полузатонувшую туфельку, или — еще лучше — что-нибудь трогательное из женского нижнего белья, плывущее по воле волн, а потом, в следующем кадре — крупный план искаженного ужасом лица.

Месье Гайар начал смотреть сначала. С Зарецкой тот же прием. Если не знать, что она спасается от потопа, можно подумать, что на экране — заснятый на пленку спектакль. Месье Гайар плохо знал русскую классику, но предполагал, что утопленниц там немало. Характер-то у народишка дикий. Вот недавно он слушал в Большом театре «Русалочку». Музыка, конечно, варварская. Да и сюжетец. Впрочем, вернемся к нашему потопу. Наверняка Зарецкая изображала на сцене какую-нибудь утопленницу и наверняка делала это не раз. И уж точно кто-нибудь когда-нибудь заснял ее в этой роли на пленку. Что касается остальных актеров, то тут месье Гайар засомневался: а служат ли они вообще в Малом театре? Не кадры ли это из какой-нибудь другой видовой или — вот ужас-то! — игровой фильмы, вставленные киносъемщиком в хронику потопа? Значит, обман.

Месье Гайар скрипнул зубами. Обмануть! Его! Да как смели! Доказать, что киносъемщик подделал хронику, разумеется, невозможно. А элегантно он это провернул, черт! Надо отдать ему должное. Талантливо. И главное, смело. Не побоялся того, что схватят за руку. Наглый тип.

Месье Гайар крикнул секретаршу и велел выяснить, кто из пяти съемщиков, что работали на «Гомон» в Москве, снимал потоп.

В это время раздался телефонный звонок. Месье Гайар снял трубку. На том конце послышался низкий женский голос. Не узнать Зарецкую было невозможно.

— Что ж ты, мусье заграничный, творишь! — громыхнула великая и неповторимая. — Это в каком таком виде ты меня прилюдно выставляешь! И не стыдно тебе, басурман, русскую актрису позорить!

Месье Гайар плохо знал не только русскую классику, но и русский язык. Но общий посыл понял. В том смысле, что сейчас его будут бить. И затрепетал. В принципе трепетать перед Зарецкой причины и повода у месье Гайара не было. Никак она на его жизнь и карьеру не влияла. Но такое уж действие оказывал на собеседников голос Зарецкой.

— О мадам! Велик удоволствий! — залепетал месье Гайар.

— Удовольствие у тебя одно, — ответствовала мадам, — актерок по кулисам щупать.

Месье Гайар понял и покраснел. Всей Москве была известна его страсть к балетным.

— Я… Я… — забормотал он, хотя с какой стати, спрашивается, ему оправдываться перед вздорной бабой?

— Ты мне не якай! Скажи лучше, кто это придумал меня в синема в таком виде показывать? Да чтобы я в театре в нижней рубахе, в распущенных волосах — да никогда такого не бывало и быть не могло!

— Но мадам! Но потопить! — возопил несчастный Гайар.

— Кого потопить? Что ты несешь, мусью, туды тебя в качель! Я в тот день на даче сидела, роль учила. А с орхидеей в волосах я в… — тут Зарецкая завернула какое-то совершенно неудобоваримое русское название, — … играю.

— О мадам! — взвыл Гайар. — Мой извинений!

— Свой извинений будешь в суде приносить, — был ответ разъяренной мадам. — Прощай на этом.

И она бросила трубку.

Месье Гайар какое-то время не мог прийти в себя, а когда пришел, взревел неслыханным медвежьим голосом, даром что в душе был большой аристократ:

— Ко мне! Ко мне!

Вбежала перепуганная секретарша.

— Ко мне! Кто снимать?!

— Эйсбар, — прошептала секретарша, дрожа всем телом.

— Ко мне-е!!! Sans tarder!

Месье Гайар, тяжело дыша, упал на стул. Он разорвет мальчишку, это ясно. Вставить в документ… Да черт с ним, с документом! Попасть под суд из-за наглого юнца, возомнившего себя всемогущим! Он что, решил, что может жонглировать людьми, событиями, историей наконец? Месье Гайар был не чужд пафосу. Он воздел палец к небу, как бы придавая особую значимость мысли о том, что историю никому не позволено перекраивать по своему усмотрению из праздного баловства.