Книга Блеск и нищета шпионажа - Михаил Петрович Любимов

на друга. Все было ясно. Они еще ждали, ждали на всякий случай, Мария словно окаменела и невидящими глазами смотрела в пустоту.

Охранники набросились на Рамона, в руке у него прыгал пистолет, Роббинс с ходу бухнул его рукояткой револьвера по голове, снова кровь и кровь, Рамону скрутили руки, стали бить.

— Они заставили меня… Сильвия ни при чем… я не агент Сталина, — кричал Рамон бессвязно под ударами охранников.

Верный Роббинс слушал теряющего сознание Троцкого.

— Мы обсуждали статью… он выстрелил в меня из пистолета… я серьезно ранен… теперь это — конец…

— Он ударил вас киркой, — сказал Роббинс, но Троцкий лишь посмотрел на него мутными глазами.

Из кабинета доносились крики Рамона.

— Скажи ребятам, чтобы его не убивали, — прошептал Троцкий. — Он должен заговорить.

Кровь не унималась, шла потоком, словно вытекал весь гениальный мозг, Наталья стирала ее платком, вскочила, побежала за льдом.

— Позаботьтесь о жене, — сказал Троцкий Роббинсу. — Она со мной много лет…

— Все будет в порядке, рана не опасна, — врал Роббинс, сдерживая слезы.

— Нет! — отрезал Троцкий и положил руку на сердце. — На этот раз им это удалось…

Машины летели одна за другой, «скорая помощь», полиция, всякое начальство, промчались мимо улочки, где стоял Клим, он нажал на стартер, двинулся к центру. Мария, не шевелясь, глядела в одну точку, казалось, она сошла с ума.

На Рамона полиция тут же надела наручники, он не сопротивлялся, голова в бинтах, избитый и грязный. Увели в машину.

В машине «скорой помощи» Троцкого сопровождали Наталья и Роббинс, уже наступил паралич левой руки и ноги, тяжело дышал, диктовал последние мысли Роббинсу, тот записывал.

— Я близок… к смерти от… удара политического убийцы… я боролся с ним… он ударил меня… пожалуйста, скажите друзьям… что я уверен в победе… Четвертого Интернационала… вперед… — голос его все слабел, он гладил руку Натальи, умирал.

В самолете Мехико — Париж — Москва Клим Серов сидел полузакрыв глаза и совсем не испытывал радости победителя, выполнившего свой святой долг перед Отчизной. Стюардесса принесла газеты, без всякого интереса он смотрел на фото мертвого Троцкого с забинтованной головой.

Рамон еще не знал, что мексиканский суд приговорит его к двадцати пяти годам и он благополучно все отсидит, в 1960-м уедет на Кубу, а потом через Прагу в СССР, где получит Звезду Героя и отказ в советском гражданстве. Рамон умрет, оставшись до конца коммунистом, и будет похоронен на Новокунцевском кладбище.

Мария знала, что ей будет тяжело, но не знала насколько, не знала, что пристрастится к наркотикам, будет мучиться, и прожигать свою несчастную жизнь, и вспоминать, что сделала сына убийцей и посадила его в тюрьму.

Иосиф Виссарионович знал, что он прав, и был доволен: сволочь наказали, проломили череп, как бешеной собаке. Обедал с Берия тет-а-тет в кремлевской гостиной, ели просто, без затей: зелень, лобио, сациви в ореховом соусе, кахетинское.

— Это очень хорошо, — говорил Сталин. — Был лев — царь зверей, а льва съели кролики. — Он засмеялся своей шутке: — Так кого же подозревают?

— Наш испанец ни в чем не признался, а подозревают… многих подозревают, даже гестапо.

— Это хорошо, что гестапо. Гестапо — это очень хорошо. А где тот симпатичный молодой человек, которого ты ко мне приводил? Его надо повысить, хороший парень. Жаль, что во имя дела всем нам приходится быть жестокими… Но потомки простят, потомки поймут. Ведь все это мы делаем ради них… Знаешь что, Лаврентий, давай выпьем за этого молодого товарища!

Вожди торжественно подняли бокалы, и, словно почувствовав всю важность и значительность момента, на башнях с рубиновыми звездами раскатисто забили Кремлевские куранты.

Клима Серова мгновенно произвели в генералы, вскоре началась война, и он получил несколько орденов за организацию партизанского движения. В конце сороковых, когда началась борьба с космополитами, его неожиданно вызвали в кадры и спросили, почему в 1918 году он поменял имя и фамилию. Что же в этом особенного, не понял он. Был Шнеер-сон, стал Серов, был Меир, стал Клим. Это была не его инициатива, это было указание руководства: как увлечь за собой народные массы с фамилией Шнеерсон? Примеры: Троцкий, Каменев, Зиновьев и почти весь ЧК-ОГПУ-НКВД. Обошлось, но после смерти Берия его арестовали, судили как приспешника английского шпиона, укатали на много лет в тюрьму. Выпустили только при Брежневе, а реабилитировали лишь во времена перестройки.

Мир перевернулся, о Троцком забыли, сын Серова приехал в Мехико туристом в одном самолете с украинскими проститутками, собиравшимися подрабатывать в Канкуне. С трепетом он посетил дом-музей Льва Давидовича, в кабинете мысленно воссоздавал сцену убийства (он уже походил по улице, где его отец ожидал в машине Рамона). Экскурсию проводил внук Троцкого, уцелевший во время налета Сикейроса. Пуля, попавшая ему в пятку, оставила выбоину в стене, и это трогало.

Посетители топтались в саду у могилы Троцкого, над которой развевался красный флаг, рассматривали клетки, прошедшие реставрацию.

Правда, кроликов разводить было некому.

Красная селедка

Враги наши — черт и случай —

Везде поджидают нас.

И как ты себя не мучай —

Греха неизбежен час.

М. Горький

Телефон ныл и разрывался от нытья, никак не выводя из забытья шефа советской разведки Виктора Федоровича Каткова, спавшего тяжелым сном лесоруба, который перевыполнил план. На скуластом бабьем лице Каткова (налета бабства он сам не замечал, наоборот, считал себя первым мужчиною среди мужчин) застыла розовая безмятежность, никак не соответствующая его бдящему и подозрительному характеру. Жидкий клочок волос, еще уцелевший на давно вытоптанном гладком поле, прилип к чуть вспотевшему лбу, временами шеф хрипло всхрапывал, иногда переходя на нежный свист.

Жена, нелегкая соседка по кровати, уже давно проснулась от завывания телефона, она ворочалась, скрипела, пыхтела, но не поддавалась, твердая была женщина, как сказал поэт: «Гвозди бы делать из этих людей, не было б крепче на свете гвоздей!» Наконец она не выдержала, последний раз засвистела, словно паровоз, покидающий плачущий перрон, и мощной хваткой сжала и затрясла плечо сановного мужа, который тут же все понял, как ни в чем не бывало вскочил, будто и не спал, а писал диссертацию, и энергично прошел к телефону. Часы показывали три часа ночи, из штаб-квартиры разведки звонил взволнованный дежурный — решимость и одержимость делом освещали его худое аскетическое лицо, такой человек не побоялся бы разбудить в середине ночи самого Люцифера.

— Извините за беспокойство, Виктор Федорович, срочная из Вашингтона, — дежурный давился от