Книга Седой Кавказ - Канта Хамзатович Ибрагимов

он волей-неволей вынужден был, как и большинство мужчин его уровня, пользоваться услугами жриц любви. Это доставляло мгновенное удовольствие, но не более. Если равная ему компания этим занималась, то и он не отставал. Но чтобы из этого сделать какой-то смысл или поставить цель – этого, к его радости, не было. Короче говоря, он был здоровый мужчина, но без излишней похотливости. И вдруг случилось неожиданное, он влюбился. Прямо с первого взгляда, с глубокой чувственностью и даже страданием. И как ни парадоксально, в этом повинен был Шаранов.

Случилось это в 1968 году. Впервые за много лет помощник Шаранова вызвал Домбу в обком. Очень редко, и зачастую случайно, виделись Докуев и Шаранов. Шаранов, в отличие от многих коллег, в кутежах не участвовал, жил размеренной жизнью, отличался строгостью и принципиальностью в работе, был грозой и партийным авторитетом, а если брать в целом, то он был на редкость, уже в то время, порядочным человеком в высшем руководстве республики. Как ни пытался Докуев, но всучить подачку Шаранову он не смог. Только когда секретарь обкома получил новую квартиру, Домбе, с молчаливого согласия хозяина, удалось обставить просторную квартиру импортной мебелью. Плюс к этому Домба строил для него дачу в пригороде Грозного. Шаранов был бездетным, и только этим объяснял Домба воздержанный во всем образ жизни партийного руководителя.

С замирающим сердцем вошел Докуев в роскошный кабинет, он ждал чего угодно. Шаранов держался как всегда – надменно, с отеческой строгостью. После общих вопросов он скоро перешел к делу.

– Так, Докуев, я тебя ни о чем никогда не просил, но теперь есть необходимость.

Домба понял одно, что приезжает какая-то женщина и ее надо устроить на работу на комбинат, помочь с жильем и опекать первое время, а потом пусть сама живет как знает.

– Только одно, последнее, – провожал Шаранов успокоившегося Докуева, – она, говорят, смазливая, но шельма великая, будь осторожен. От нее мой близкий товарищ погорел.

На вокзале Домба обомлел. Он встретил высокую (выше, чем он), стройную блондинку, с изящными столичными манерами и прирожденным жеманством. Одета она была просто, со вкусом, с ненавязчивой демонстрацией белизны тела. Все в ней было по-женски вызывающим, филигранно утонченным, хрупким и нежным. Она излучала такое восхитительное обаяние, что провинциалы нагло ее осматривали, изучали. От нее веяло вечным праздником, раздольем, и только где-то в глубине по-кошачьи раскосых нежно-голубых глаз затаились каторжная тоска и страх.

Покоренный Докуев разместил гостью в заранее арендованную однокомнатную квартиру, на следующий день, выполняя наказ Шаранова, стал устраивать ее на работу в свой цех.

– Вы можете не ходить на работу, только изредка появляться,- с подобострастной покорностью и с нескрываемой похотью в глазах ласково гнусавил он.

– Нет, я не могу жить в заточении, – печально отвечала Маргарита Михайловна.

Правда, работать она тоже не могла. Домба все удивлялся: даже авторучку она неумело держала в руках, не для этого были созданы эти уже не юные пальчики сорокалетней красавицы.

Весь комбинат рвался в цех любоваться новой работницей. Домба ревновал, сердился. В первый раз за всю карьеру повысил голос, даже стал ругаться.

Управлять машиной Докуев не умел, его возил неофициально нанятый шофер – с виду тупой, с бычьей шеей и глазами, вечно угрюмый – Султан. Каждое утро шофер привозил на работу и отвозил домой Семенову. Попозже, когда темнело, появлялся, как бы просто проведать, Докуев с полными кульками яств и напитков. Через неделю в квартире появился телевизор, а потом проигрыватель. Домба поставил модную пластинку и пригласил даму на танец. Только так он представлял себе возможность прикоснуться к телу любимой, на большее он не решался, да и Маргарита Михайловна сохраняла холодность и неприступность. Между танцами пили сухое вино, дама курила, задумчиво молчала, исподлобья изучая степень покорности опекуна, а косноязычный Домба нес всякую ересь, хвастался богатством и властью и подробно, с гордостью рассказывал, как он ворует и даже сколько. Это длилось еще две недели, и примерно через месяц после приезда Семеновой в Грозный она, отстраненным взглядом глядя сквозь Докуева, твердо сказала:

– Домба Межидович, Вы хотите, чтобы я стала Вашей?

– Да! – крикнул он.

– Так неужели Вы думаете, что я могу жить на вашу зарплату и в этой снимаемой лачуге?

– Что вы хотите? – взмолился Докуев.

– Все! – она пренебрежительно улыбалась. – Не волнуйтесь, милый Домбик, это «все» для меня, а для вас мелочь.

– Что надо, сколько? – чуть ли не на колени бросился изнемогающий страстью Докуев.

– Чтобы вы не волновались и знали, за что благодарите меня, вначале испробуйте… Если понравится, сами решите, сколько… Я не продаюсь, а нуждаюсь… И еще – отпустите машину, примите ванну, я буду преданна Вам до утра.

До утра Домба не хотел, он боялся жены, да и привык к мгновенным удовольствиям. Шоферу он сказал, чтобы приехал через пару часов и ждал у подъезда.

…Перед рассветом Маргарита Михайловна легонько выталкивала опротивевшего за ночь мужчину из маленького коридора в подъезд. Он все еще со страстью и благодарностью целовал ее руки, лицо.

– Вы моя? Вы моя, Маргарита Михайловна?

– Да, да, – шептала нежно она, гладя его лицо, волосы. – Уходите, пожалуйста, я устала.

Дверь затворилась, она в изнеможении упала в постель. Объездившая полмира профессиональная танцовщица, акробатка, чувственная телом и душой, Семенова, в закате увядания молодости, в столице решила одним махом, обманом и воровством, обеспечить свое будущее. Где-то произошла осечка, и, спасая агента от суда, ее выслали до усадки шума в провинцию. На счастье судьба послала ей этого олуха. «Лишь бы не надоесть», – была ее последняя мысль перед глубоким долгим сном.

Только раз в неделю позволено Домбе встречаться с любимой. В течение месяца куплена на имя Семеновой двухкомнатная, обставленная дорогой мебелью квартира. Особенно шикарна спальня. Вскоре из Ленинграда объявляются мать Маргариты Михайловны и восемнадцатилетняя большеглазая дочь Леночка. Погостив с недельку, мать уехала, пополнев денежным корсетом, обремененная многочисленным багажом. Из-за неожиданно объявившейся дочери встречи перенесли на день, и буквально с первого раза дневной свет угасил страсть Докуева, улетучился необыкновенный романтизм при виде поблекшей, морщинистой кожи Маргариты Михайловны. Но дело было не только в этом. Перед дневными встречами Домба давал Леночке деньги на кино, мороженое и остальное, и при этом он видел презрительно-понимающий взгляд юной особы, ее алые губки и молочную розовость лица. Контраст остудил его рвение к матери. Прожженная Маргарита Михайловна все видела и чувствовала, она ревновала дочь, хотя очень любила и без нее страдала.