Книга Седой Кавказ - Канта Хамзатович Ибрагимов

возвращаю тебе все твои расписки. Это гораздо больше той суммы.

Он неуверенно сунул вперед заранее приготовленные залежалые клочки бумаги.

– Убери эти писульки, – взревел Самбиев, он готов был растерзать вруна, но в это время, как тень, вползла в комнату тощая Алпату.

– Не шуми, дорогой. Мы ведь родственники. Пойми нас, пожалуйста. Мы так издержались. У нас такие долги из-за этой работы. Потерпи маленько, ведь сколько мы тебе помогаем. Посмотри, сколько расписок.

Денсухар хотел кинуть им в лицо деньги, но вспомнил, что дома голодные дети, да и просто доехать до Ники-Хита не на что; он, не прощаясь, что-то ворча, двинулся к выходу.

– Хоть расписки возьми, – взмолился Домба.

– Засунь их подальше, – огрызнулся Самбиев.

Осознав ошибку, Докуев обругал жену, бросил на пол опротивевшие расписки. Алпату приняла повинный вид, подобрала бумажный мусор и исчезла.

На деньги Докуева Денсухар сделал ремонт родного дома и в последний раз смог поехать на «шабашку».

Домба знал, что Самбиев тяжело болен. Но новая жизнь, новые дела затянули его в коловерти головокружительного успеха. Деньги текли рекой, работа чистая, не суетливая. Все расписано, он ничем не рискует. Каждое утро с десяток экспедиторов и три кладовщика «отстегивали» установленные ставки. Только после этого начиналось движение продукции. Он в свою очередь раз в месяц делился с кем положено (а положено многим). Он стал важной персоной. Крупные руководители, даже некоторые министры заискивали перед ним. Начались частые кутежи, выезды на природу, игра в карты, женщины. Он не мог контролировать «бешеный» поток денег. Каждый обед он приезжал домой, отдавал содержимое карманов жене, оставляя для своих трат солидную пачку, и после обеда, показавшись на полчаса на работе, уезжал кутить. У него появилось много друзей, масса знакомых. Его присутствие на свадьбе или ином торжестве считалось признаком солидности мероприятия.

Все наладилось в жизни Докуева. Он достиг большего, чем мечтал. Да и большего-то чего еще желать, с его образованием, без какой-либо специальности! И все равно червь прошлого точил ему жизнь, не давал насладиться полностью. Поэтому Домба вечно был настороже, осмотрительным, даже сдержанным. Вот только старший сын и жена довели его до предела терпения и заставили купить «Волгу». Правда, тоже на подставное лицо, но все равно все знают, кто хозяин роскоши. «Старая дура», – вспомнил он о жене, а вслух сказал:

– Ты куда дела расписки Денсухара?

– Какие расписки? – очнулась Алпату, она с важностью княгини оглядывала унылый сельский мир из окна дорогой машины. – Тоже мне, о чем вспомнил! Откуда я знаю! Сам их, кажется, выкинул.

От Аргуна до Грозного дорога ровная, убаюкивающая. Домба вновь вспомнил о Самбиеве, понял, кого он потерял и кого не ценил. Ему стало жалко самого себя, стало жутко одиноко. Хотя Самбиев и знал о позорном поступке, совершенным Докуевым в молодости, после их уговора Денсухар так ни разу и не вспомнил об этом факте, даже в самых экстремальных ситуациях, в тяжелой нужде, ни разу не стал этим козырять.

«Буду помогать детям друга», – решил Домба и, этим успокоившись, хотел задремать под мерный шум нового двигателя, однако другие воспоминания всколыхнули память.

…Жизнь Докуева бурлила, как кипящий вулкан. Большие доходы требовали больших расходов, и не только денежных, но и психических. Казалось, при такой простой работе, которая не требовала больших умственных или иных усилий, можно жить спокойно, в свое удовольствие, а выходило иначе.

Пару раз Домба вспоминал покойного Самбиева, рвался поехать в Ники-Хита, но то одно, то другое важное мероприятие удерживало его. Никто бы не поверил, как ему тяжело жилось. Например, в воскресенье день обкома. Это значит, что в загородную баню обкома нужно поставить все – от спиртного и икры до туалетной бумаги и зубочисток. И при этом надо самому присутствовать и всем прислуживать. Конечно, Домба, как и все присутствующие в бане, обмотан простыней, он тоже и парится, и пьет, и ныряет в бассейн. Иногда пытается бросить умную реплику, но не говорить. Он здесь на правах прислуги. Никто этого не скажет, даже он сам себе, но все это знают. Конечно, высокая честь – быть в бане с такими людьми, но кто бы мог понять, как он выматывается за эти часы «отдыха». Надо быть в полном напряжении, в постоянной мобилизации, и при этом улыбаться всем, поддакивать и, разумеется, массажировать. И не дай бог не так пройдешься веником по толстой спине партийного босса, можешь лишиться всего. А как тяжело, когда еще и женщин приводят. Смотреть на них опасно, а не смотреть невозможно. Развозить их ночью достается ему – Домбе. И хотя небрежно на ухо говорят – «делай с ними что хочешь», ничего с ними не сделаешь, вдруг что не так. Может у них любовь? А может его испытывают? Нет, он нравственно устойчив! И вообще!

Еще тяжелее в пятницу. День правоохранительных органов. В бане все равны – и прокурор, и милиционер, и чекист, и начальник народного контроля. Но даже голые, они навевают мрак тюрьмы. И говорят только о преступлениях, о воровстве, о взятках и при этом открыто, с ехидными улыбками и лаской называют Докуева главным жуликом республики.

Чуть полегче в среду – день кабинета министров. Здесь у Докуева одна слабость – он не образован. А так, такие же хапуги и карьеристы, в основном с плебейским нутром и родом.

Конечно, от этих бань огромная польза. Ведь все вопросы решаются здесь, но как это тяжело, словно еженедельная вахта в карауле.

Разумеется, есть дни и места встреч, где сам Докуев и «бог» и «царь», но от таких мероприятий практической пользы мало, разве что моральная компенсация. Так Домба не тщеславен, ему не нужны честь и слава, ему нужны деньги и комфорт.

По природе трусливый Докуев во всем руководствовался чувством меры (кроме, разумеется, денег) и целесообразности: он мало пил, и только ради дела; совсем не курил; никого не проталкивал; ни с кем не враждовал; в последнее время приобщился к картежным играм, постоянно проигрывал, но всегда небольшие для него суммы; к женщинам особой страсти не питал. До того как он стал начальником цеха готовой продукции, он других женщин, кроме Алпату, не знал. К сорока двум годам жизни костлявая дура-жена, которая даже в постели думала о богатстве и будущих зятьях, так ему опротивела, что страсть была, но не мучительная. Он не знал, что такое любовь к женщине, и считал это слабостью и даже позором.

Попав в республиканскую элиту,