Книга Снег в августе - Пит Хэмилл

с ними и слышать их голоса в ответ. Возможно, это и удастся. В эту глубокую и бесконечную юконскую зиму заняться в послеобеденное время было решительно нечем – ни в мяч поиграть, ни по округе послоняться с друзьями. У него было полно времени. Даже слишком много.

– Вы правда думаете, что сможете научить меня идишу? – спросил он.

– Да, стопудово, – сказал рабби, гордясь тем, что к месту употребил американскую фразу.

– А давайте попробуем, – сказал Майкл.

Рабби широко улыбнулся.

– Хорошо! Очень хорошо! – он допил свой чай и вытер рукавом рот. – Идиш – это великий язык, и он не такой трудный. Не такой трудный, какой трудный английский. Ты сможешь его выучить. – Он похлопал Майкла по спине. – Как это будет по-вашему? Заметано?

Майкл также допил чай и поискал глазами часы. Часов нигде не было. Радио тоже. Он взглянул на тяжелую дверь в углу.

– А там что – храм? – спросил он, чувствуя себя шпионом.

– Да, – сказал рабби Хирш. – Но не храм. Мы говорим… – он принялся перелистывать словарь, водя по страницам пальцем. – Харам. – Майкл объяснил, как правильно говорить «церковь». Рабби несколько раз повторил за ним.

– А можно присутствовать на мессе, или как она у вас называется? В смысле: это же не тайная церемония?

– Да, да, это не тайна. Когда-нибудь придешь.

Значит, эта дверь вела не в сокровищницу, где золотые дукаты не умещаются в сундуках, а рубины и изумруды поблескивают в полумраке. Это была всего лишь церковь. Все, что теперь ему нужно, – убедить в этом Сонни. Он собрался уходить и снова посмотрел на фото женщины.

– Ее зовут Юдифь?

– Нет. – Рабби сделал паузу. – Лия. Ее звали Лия. – Он посмотрел долгим взглядом на фото в рамке. – Моя жена.

– Очень красивая.

– Да, – сказал рабби Хирш. – Но она умерла.

– Мне очень жаль, рабби, – сказал мальчик.

– Ребенку сложно понять, что такое смерть.

– У меня умер папа, – сказал Майкл. – Его убили на войне.

Рабби оторвал взгляд от фотографии своей жены.

– Прости, – сказал он. – Я дурак. Я думал, у меня одного кто-то умер.

– Да все нормально, рабби, – сказал Майкл.

– Нет. Смерть – это ненормально, если такой молодой. В конце концов, я… я… – он не мог подобрать слов. – Мне очень жаль.

– Забудьте, – сказал мальчик. – Мне жаль вашу жену, а вам моего отца. Так что на следующей неделе мы начинаем занятия английским.

– Идишем, – сказал рабби.

– И тем, и другим, – сказал Майкл.

– Да, точно.

8

Весь январь основательно штормило.

В первую неделю Майкл увидел, как перед лавкой сладостей мистера Джи остановился грузовик, накренившись на куче колотого льда и свежего снега. Сыновья мистера Джи вынесли наружу картонные ящики, стол, чемоданы, кровать и диван, а затем забрались в кузов со всем этим добром и прочими пожитками и уехали прочь. Они ни разу не оглянулись, и Фрэнки Маккарти не пришел с ними попрощаться.

Спустя несколько дней Непобедимый Джо собрал завсегдатаев своего бара, выволок наружу пару лестниц, несколько досок и лебедку, и все принялись водружать вывеску на прежние высоты. Мужчины работали. Они пили виски. Они блевали, вздыхали и ругались. И продолжали пить. Майкл, Сонни и Джимми наблюдали за всем этим из теплого подъезда через улицу, хихикая и комментируя происходящее. Непобедимый Джо с еще одним мужчиной забрались по доскам наверх и обследовали стальные кронштейны, на которых когда-то держалась вывеска. Непобедимый Джо жестом показал тем, кто внизу: тяните. И вывеску подняли, будто монумент в честь победы над чем-то.

Но ветер дул все сильнее, как это обычно происходило на Коллинз-стрит, и мужчины, ругаясь, выбирали и травили веревки, пока гигантский знак не взлетел к небу и не обрушился на землю с величественным грохотом, а за ним – лестницы, доски и сам Непобедимый Джо. Мальчики расхохотались и покинули теплый подъезд, чтобы посмотреть, как Непобедимый скачет на одной ноге, схватившись за другую. Остальные ругались и пили виски из горлышка, чтобы не замерзнуть.

А затем Непобедимый Джо прихромал из бара, неся в руке здоровенный пожарный топор, которым он начал крушить вывеску в какой-то маниакальной ярости: глаза расширены, волосы взъерошены, ноздри раздуты – а потом устал, всучил топор одному из мужчин, тот рубанул по вывеске и передал инструмент другому, а тот следующему, пока снова не дошла очередь до Непобедимого Джо; тем временем вокруг собралась толпа, все приветственно улюлюкали, включая парней с фабрики, что через дорогу, женщин с авоськами, малышню с Пирс-стрит, и все требовали продолжить начатое, вздымая вверх кулаки. Появилась полицейская машина, остановилась, копы вылезли наружу, но мужчины продолжали колотить, крошить и дробить вывеску, пока от нее не осталась лишь кучка обломков, и толпа взревела от счастья, в том числе и полицейские.

– Дайте мне метлу, – заявил Непобедимый Джо. – Вымету отсюда эту долбаную вывеску.

Когда Майкл спустя несколько дней рассказывал обо всем этом рабби Хиршу, голубые глаза раввина буквально плясали, а живот сотрясался от смеха.

– Эти гоим просто чокнутые, – сказал он.

Майкл не стал рассказывать рабби Хиршу о том, что некоторые гоим чокнулись на чем-то совершенно ином. В день крушения вывески Непобедимого Джо Майкл, Сонни и Джимми сидели на лестничной клетке у двери на крышу. И Майкл начал понимать, что Джек Лондон имел в виду, описывая, как люди сходят с ума в четырех стенах.

– Ну что, история продолжилась? – спросил Сонни.

– Ты о чем?

– Насчет синагоги. Ты разузнал что-нибудь?

Майкл вздохнул.

– Да нечего там узнавать, – сказал он. – Рабби победнее нас с тобой, Сонни. У него нет ни телефона, ни радио, он живет в одной крошечной комнате, как чертов нищий.

– Может, это для этой, как ее, конспирации.

– Да брось ты, Сонни. Будь там сокровища, он бы уже вынес все в Нью-Йорк, продал и уехал в теплые края. Во Флориду или еще куда-нибудь. Что толку торчать весь день в синагоге, не снимая пальто?

– Чтобы нас одурачить, – сказал Джимми.

– Ты имеешь в виду, чтобы одурачить меня, – сказал Майкл. – Он даже не знает о вашем с Сонни существовании.

– Да какая разница, – сказал Джимми. – Все за одного, один за всех, так?

– Да, но…

Сонни наклонился вперед:

– А может, он и не знает, что там есть сокровища.

Майкл и Джимми посмотрели на него.

– Может быть… может, их закопали или замуровали в долбаную стену или еще куда-нибудь, и прежний раввин знал, где все лежит, или у него была карта либо какой-то шифр, но он помер и не успел никому все это передать. Может, потому рабби ведет себя так, будто ничего там нет.

Майкл остолбенел. Неделю назад это приходило в голову и ему.

– Ну, пусть даже так, нам-то что делать? – спросил он. – Разобрать здание по частям?

– Не, только без крайностей.

– Так что тогда?

– Смотреть надо лучше, и все. Ждать.

Он так это сказал, будто Майкл подтвердил свое участие в заговоре, и Майкл не стал этого отрицать. Промолчав в ответ, он почувствовал себя предателем. Он пришел туда, потому что ему нравился рабби. Нравился его акцент. Нравились проявления его чистого сердца. Нравилось, что тот обращался с ним не как с ребенком и не боялся делать ошибки в языке, который осваивал. Но он не сказал этого Сонни Монтемарано. Он не хотел встать перед выбором между рабби, с которым был едва знаком, и теми, с кем дружил с первого класса. Он промолчал, но знал, что Сонни воспримет его молчание как согласие. Точно так же он согласился и тогда, когда Фрэнки Маккарти сказал ему, чтобы он забыл об увиденном в лавке сладостей мистера Джи. И он промолчал. В любом случае он будет внимателен, и он познакомится с рабби поближе – в этом смысле он может и сдержать свое слово. Но если он не будет ничего видеть, то ему будет и не о чем докладывать Сонни.

После, когда они с рабби приступили к занятиям идишем и английским, Майкл ни слова не сказал о Сонни и слухах про спрятанные сокровища. Вместо этого он привел рабби в полный восторг, посчитав на идише от одного до пяти. Он рассказал рабби о своих домашних заданиях,