Книга Том 4. Повести - Тарас Григорьевич Шевченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И фамилию мою знает, о, муж великий! — и, рыдая, он целовал надпись.
После ужина Карл Осипович уехал в город, и на хуторе все уснуло, кроме Степана Мартыновича. Он, взявши свою книгу, на човни переправился через Альту, пришел в свою нетопленную школу и, засвети каганец, принялся читать «Энеиду» и прочитал ее до конца. Солнце уже высоко было, когда взошел к нему в школу Никифор Федорович, а каганец горел, и Степан Мартынович сидел за книгою.
— Добрый день, друже мой! — сказал он, входя в школу.
Степан Мартынович поднял голову и тогда только увидел, что каганец напрасно горит.
— Добрый день! добрый день, Никифор Федорович! А я все прочитывал книгу. Неоцененная книга! Когда-нибудь в пасеке я вам ее вслух прочту. Чудная книга!
— Именно чудная! Вот в чем моя речь: что мы теперь, друже мой, будем делать? Ведь мы теперь с вами одинокие! Учить вам теперь некого, а мне некого экзаменовать. Что мы будем теперь делать? а?
— Я и сам не знаю,— сказал с расстановкою Степан Мартынович.
— Я думаю вот что. Возьмите у меня нàбор десять или два десятка пней пчел и заведите себе пасеку хоть тут же, около своей школы, да и пасичникуйте, а я тоже буду пасичниковать. А когда господь многомилостивый благословит ваше начинание, тогда возвратите вы мне мой пчелы. А тым часом мы будем в гости ходыть один к другому. Согласны?
— Паче всякого согласия.
— А коли так, то примите от меня и моей жены сей недостойный подарок за ваше бескорыстие и истинно христианскую любовь к нашим бедным детям.
И он вручил ему кусок гранатового сукна, примолвя:
— Я за кравцем Беркою послал уже в город, сшейте себе к покрову добрый сюртук и прочее.
Степан Мартынович держал сукно в руках, смотрел на него и не мог выговорить слова.
— На покрова как раз будет шесть лет, как вы в первый раз явилися у меня в доме.
Со слезами благодарности принял дорогой подарок Степан Мартынович, и они вышли из школы. На хуторе встретил их Берко кравець с треугольным аршином в руках. Снял он мерку с Степана Мартыновича, причем ему не раз приходилося становиться на цыпочки, потому что он был непомерно невелик ростом, а Степан Мартынович непомерно велик. Снявши мерку, он тут же принялся кроить. На дом кравцям небезопасно давать целиком такой дорогой материал: как раз будешь без полы или без рукава. Прасковья Тарасовна тоже вышла посмотреть, как будут сюртук кроить, и тоже вынесла подарок недешевый, якобы от детей из Полтавы, и, подавая его Степану Мартыновичу, говорила:
— Вот этот черный шовковый платок для шии Зося прислал вам, а это — Ватя: тоже шелковая дорогая материя на жилет вам к покрове.
Принимая столь неоцененные подарки, Степан Мартынович говорил, рыдая от полноты сердечной:
— Что ти принесу или что ти воздам?
Надо заметить, что Степан Мартынович говорил на трех диалектах: чисто по-русски и, когда обстоятельства требовали, а иногда и без всяких обстоятельств, чисто по-малороссийски; в положениях же патетических — церковным языком и почти всегда текстами из священного писания.
Пока он проливал слезы благодарности, Прасковья Тарасовна вынесла из комнаты два куска холста, говоря:
— А это вам будет на рубашки. Это уже от меня принять не откажитесь. Сошьет же вам хоть и наша Марина, а мы ей дамо годовалую свинку за работу.
Степан Мартынович был выше всякого счастия. Закрыв лицо руками, он безмолвно вышел на крыльцо, сел на ступеньку и рыдал, как малое дитя. Вскоре вышел и Никифор Федорович и, взявши его за руку, сказал:
— Мы вам думали сделать доброе, а вы плачете. Не обижайте же нас, сирых стариков, Степан Мартынович!
— Я в радости постéлю мою слезами моими омочу.
— Ну, так пойдемте в пасеку. Ляжьте там хоть на моей постели, та и мочить ее сколько угодно.
Степан Мартынович встал и молча последовал за Никифором Федоровичем. Придя в пасеку, Никифор Федорович вынул из кармана мелок и отметил буквою Л десять ульев, говоря: «Боже благослови ваше начинание»,— и прибавил, показывая на ульи:
— Примите в свою собственность, Степан Мартынович!
— Дайте мне хоть дух перевести. Вы меня умертвите вашими благодеяниями.
Они сели под липою, и при сем случае Никифор
Федорович прочитал изрядную лекцию о пчеловодстве, а в заключение сказал:
— Трудолюбивейшая, богу и человеку годнейшая из всех земнородных тварей — это пчела, а заниматься ею и полезно и богу не противно. Этот смиренный труд ограждает вас от всякого нечистого соприкосновения с корыстными людьми, а между тем ограждает вас и от гнетущей и унижающей человека нищеты. По моим долгим опытам и наблюдениям я дознал, что пчела требует не только искусного человека, но еще кроткого и праведного мужа. Вы же в себе вмещаете все сии добродетели, и с упованием на бога и святых его угодников Зосиму и Савватия будет благословенно и преумножено ваше начинание!
Степан Мартынович в благоговейном молчании слушал. Никифор Федорович продолжал:
— Нынешнее лето на исходе, уже, слава богу, сентябрь на дворе. Следовательно, вам теперь нечего и думать пасеку заводить, а вы уже начните с будущей весны, а теперь только выберите для пасеки место и обсадите его какими-нибудь деревьями, хоть липами, например, а я, даст бог, положивши пчелы зимовать в погреб, съезжу недели на две, на три в Батурин. Там, около Батурина где-то, живет наш великий пасечник Прокопович. Послушаю его разумных наставлений, потому что я теперь думаю исключительно заняться пасекою.
На другой или на третий день после этой разумной беседы, поутру рано, ходил около своей школы Степан Мартынович в глубокой задумчивости, с «Энеидою» в руках. Он с нею никогда не разлучался. После долгой думы он отправился на хутор и, увидя Никифора Федоровича также в созерцании гуляющего и тоже с «Энеидою» в руках, он после пожелания доброго дня сказал:
— Знаете, что я придумал?
— Не знаю, что вы придумали.
— Я придумал, по примеру прочих дьячков, завести школу, то есть набрать детей и учить их грамоте.
— Благословляю ваше намерение и буду споспешествовать оному по мере сил моих,— а помолчавши, он прибавил: — А пасеки все-таки не оставляйте.
— Зачем же?.. Пасека пасекою, а школа школою.
Получив такое лестное одобрение своему предположению, он с
