Книга Вода живая - Клариси Лиспектор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Опять стало страшно. Потому что я собираюсь тебе кое-что сказать. Подожди, только страх пройдет.
Прошел. Вот что: диссонанс для меня — гармония. Мелодия временами меня утомляет. И так называемый лейтмотив тоже. Я хочу от музыки, и от того, что я пишу тебе, и от того, что я пишу на холсте, геометрических штрихов, пересекающихся в воздухе и образующих дисгармонию, которая мне понятна. Это чистое «ид». Всё мое существо пропитывается и слегка пьянеет. То, что я сейчас тебе пишу, — очень важно. И еще я работаю во сне. Потому что именно тогда я перемещаюсь в тайну.
Сегодня воскресенье, утро. В это солнечное и юпитерное воскресенье я дома одна. Вдруг согнулась пополам, как в тяжелых родовых муках, и увидела, что девочка во мне умирает. Никогда не забуду этого кровавого утра. Не скоро рана зарубцуется. И вот я: неколебимая, молчаливая героиня. И девочки во мне больше нет. Любая жизнь — жизнь героическая.
Творчество не дается мне. Да я и не хочу столько уметь. Достаточно того, что сердце бьется в груди. Достаточно невозможного: жизнь мне дарит «ид».
А вот сейчас я чувствую, что сердце лихорадочно колотится в груди. Это оно выступает в защиту своих прав, ведь в последних фразах я скользила мыслями лишь по поверхности себя. И вот явилась глубина существования, чтобы омыть и стереть штрихи мысли. Море стирает следы волн на песке. О Боже, как же я счастлива. Страх — вот что вредит счастью.
Да, я испытываю страх. Но сердце бьется. Необъяснимая любовь заставляет сердце биться чаще. Единственная гарантия — это то, что я родилась. Ты форма моего существования, а я форма твоего существования; вот границы моих возможностей.
Фантастический мир окружает меня и есть мне. Я слышу безумное щебетание птички и давлю пальцами бабочек. Я червивый фрукт. И жду оргазмического апокалипсиса. Диссонирующая банда насекомых окружает меня, ибо я свет горящего ночника. И тогда я выхожу из берегов, чтобы быть. Я в вечном трансе. Я проникаю в окружающий воздух. Меня лихорадит: не могу остановиться и перестать жить. В этой непроходимой чаще слов, обступающей всё, что я чувствую, и думаю, и проживаю, и преобразующей всё во что-то мое, но вне меня. Я присутствую при собственных мыслях. Спрашиваю вот о чем: кто во мне остается вне меня, даже когда я думаю? Я пишу тебе, потому что этот вызов я вынуждена смиренно принять. Я потрясена своими призраками, своим мифическим и фантастическим — жизнь сверхъестественна. И я иду по слабо натянутому канату к границам своего сна. Внутренности, истерзанные сладострастием, ведут меня, ярость порывов. Прежде чем организоваться, мне надо внутренне дезорганизоваться. Чтобы испытать первичное и преходящее состояние свободы. Свободы ошибаться, падать и подниматься вновь.
Но если я буду ждать, пока пойму, прежде чем принять, — акт самоотдачи никогда не состоится. Мне надо всего лишь раз погрузиться, нырнуть, и это погружение охватит собою понимание и в еще большей степени — непонимание. И кто я такая, чтобы осмеливаться мыслить? Мое дело — отдаться. Как это делается? Знаю: только шагая, можно научиться шагать, и — о чудо! — мне шагается.
И я еще строю будущее, как трудолюбивый паучок. Что мне в себе нравится, так это манера ничего не зная строить непонятно что.
И вдруг я понимаю, что не знаю ничего. Тычу кинжалом вслепую? Скорее всего, я не понимаю потому, что оно и в самом деле трудно: я как-то ухитрилась вступить в контакт с новой реальностью, у меня еще нет для нее мыслей, не говоря о слове, которое бы ее означало. Это ощущение — за пределами мысли.
Как тебе объяснить? Попробую. Дело в том, что я стала ощущать косую реальность. Как бы ее косой срез. Только сейчас я начинаю осознавать, что жизнь — косая. Раньше я видела только поперечные и долевые ее срезы. Я не воспринимала ее скрытой косины. Теперь я догадываюсь, что жизнь — другая. Что жить — это не только испытывать мощные чувства, что жизнь — нечто более магическое и более тонкое, но при этом всё равно обладающее острой звериной энергией. И вот на эту странно перекошенную жизнь я встала своей тяжелой лапой, приведя к гибели всё, что есть косого, и случайного, и в то же время неуловимо рокового. Я осознала роковой характер случайности, и тут нет никакого противоречия.
Косая жизнь очень интимна. Не стану ничего больше добавлять, чтобы не ранить чувствомысль сухими словами. Чтобы оставить этой косине ее дерзновенную самостоятельность.
И еще мне знаком такой образ жизни: мягкий налет гордости, грация в движениях, легкая и постоянная фрустрация, умение избегать столкновений, выработанное в долгих давних странствиях. Единственный признак бунтарства — эксцентричная и почти неуловимая ирония. Жить так — всё равно что зимой пить кофе на холодной террасе, завернувшись в шерстяной плед.
Мне знаком и такой образ жизни: легкая тень, развевающаяся на ветру и едва заметно покачивающаяся у земли. Жизнь — плавающая тень, парение, сновидения средь бела дня: я осваиваю богатство земли.
Да, жизнь очень восточна. Только некоторые люди, избранники роковой случайности, испытали неуловимую и утонченную свободу жизни. Всё равно что уметь составлять букеты — почти бесполезный опыт. Эту мимолетную свободу жизни нельзя забывать никогда: ее аромат должен постоянно сопровождать нас.
Жить такой жизнью — значит, скорее, вспоминать о ней, чем действительно проживать ее. Это похоже на приятное выздоровление от того, что в свое время могло быть и в самом деле ужасным. Выздоровление от леденящего наслаждения. Только для посвященных жизнь становится отчасти настоящей. И тогда ты оказываешься в ныне-миге: плод съедается в свой сезон. Возможно, я не сильно смыслю в том, о чем говорю, и всё ускользнуло от меня, а я и не почувствовала? Нет, я смыслю, но только надо быть осторожной, а то раз! и я уже не смыслю совершенно. Я потихоньку отщипываю для себя обычное и заурядное и пью кофе на террасе на пороге сумерек, в час, который кажется больным, настолько он нежен и чувствителен.
Косая жизнь? Я знаю, что есть легкое несовпадение между вещами, они вот-вот столкнутся и не сталкиваются, есть несовпадение между людьми, они теряют друг друга, блуждая среди слов, которые уже почти ничего