Книга Сергей Бондарчук. Лента жизни - Наталья Бондарчук

Тревожное время

Вот какой упрямый человек. Ну что, дадим ему сделать две серии? Пусть работает.

Иосиф Сталин

В последствии об этом рассказывал сам Герасимов: «Вызвал меня Большаков (министр кинематографии СССР). “Мы, кажется, того… погорели. Картину не приняли”. – “Кто не принял?” – “Сам”. Значит, Сталин. “Он ненавидит всё, что о смерти, а у тебя первая серия кончается казнью шахтёров… На сегодня назначено обсуждение картины Политбюро”. Всё происходило в рабочем кабинете Сталина. Сталин предложил мне сесть рядом с собой – по другую сторону сидел Берия. Напротив – Молотов, как всегда доброжелательный. Начал Сталин: “Мы всегда знали Герасимова как человека, обладающего чувством партийности и чувством меры. На этот раз чувство меры ему изменило”. Далее был высказан ряд претензий. Они сводились к следующему. Во-первых, коммунисты показаны поверженными и беспомощными… “О чём они говорят? “Если бы не Сталин, где бы мы были?” А, собственно, где они находятся? В тюрьме! И дальше: “У нас было бы, как в Китае”. А в Китае – освободительная война. Чему такие коммунисты могут научить? Во-вторых, неправильно показана эвакуация. Что это за бегство? Наши заводы, наши люди эвакуировались организованно и планомерно. Откуда такие факты? Это историческая неправда. В-третьих, фильм растянут…” Тут я перебил: “Этот роман – любимый, читаемый. Надо следовать роману, а значит, нужны две серии”. – “Того гляди, начнут говорить, что это любимый роман Сталина, – усмехнулся Иосиф Виссарионович. – Не надо абсолютизировать роман Фадеева”. Возражать не полагалось. Но я сказал: “В одну серию нельзя. Я не берусь”. Сталин отошёл набить трубку – на маленьком столе у него лежали коробки “Герцеговины флор”. “Идиот, с кем ты споришь!” – шепнул Берия. Я заговорил. Говорил непривычно долго и запальчиво, открывал книгу, что-то цитировал – доказывал, что нельзя выбрасывать из фильма эвакуацию и отступление, иначе не прозвучит и тема сопротивления. И нельзя сводить две серии в одну, тем более что придётся кое-что доснять. Наконец у меня так пересохло горло, что я замолк. Сталин смотрел с интересом – кто это берётся ему возражать? Время – за полночь. Все устали. Молотов предложил: “Пусть делает две серии”. Сталин сказал: “Вот какой упрямый человек. Ну что, дадим ему сделать две серии? Пусть работает. Важно, что мы вовремя его поправили. Лучше поговорить здесь, в узком кругу, предостеречь от ошибок, чем ждать, пока эти ошибки станут предметом общего обсуждения…”»

Тревожное было время. Период наиболее массовых репрессий начался с назначения на пост НКВД Н.И. Ежова. Этот период закончился в сентябре−ноябре 1938 года широкомасштабными арестами в НКВД ставленников Н.И. Ежова и сменой его самого на Л.П. Берию на посту главы НКВД. В 1937−1938 годах по политическим мотивам было осуждено 1344923 человека, из них 681692 приговорено к высшей мере наказания. Многие документы проходили за личной подписью Сталина.

Работа над фильмом продолжилась. Роль старого коммуниста, в блестящем исполнении Александра Хвыли, вообще ушла из фильма. А роль Валько, сыгранная Сергеем Бондарчуком, была сильно сокращена. Именно тогда на сердце Герасимова появился первый рубец – он перенёс инфаркт на ногах.

После возвращения из Краснодона перед молодой парой, Макаровой и Бондарчуком, остро встал «квартирный вопрос» – где жить? Они были ещё студентами, но уже снимались в фильме, а это создавало особую необходимость в отдыхе. Намаявшись на съёмках, нужно было куда-то вернуться и выспаться. На частных квартирах не прописывали даже временно. Но многим нужны были деньги, и молодой паре сдала комнату женщина с двумя детьми. У неё была двухкомнатная квартира. Первые несколько месяцев всё было хорошо. Но однажды, в самый разгар возобновившихся съёмок, Инна и Сергей вернулись около двенадцати часов ночи. Звонили в дверь – им не открывали. Сидели на лестнице. Провели на холодной лестнице больше часа, наконец им открыли. Серёжа высказал хозяйке: «А ещё член партии!» Дело было в том, что прошёл слух: если кто-то сдаёт комнату – её будут отбирать. И, естественно, хозяйка испугалась и таким образом решила выселить пару. А наутро – съёмка. Куда деваться? Стали перебиваться в Театре киноактёра на диване. Гонял их сторож-пожарник. Однажды ночевали в кабинете директора, а сторож не знал и запер кабинет на ключ. Утром Сергей и Инна долго ждали, пока их вызволят. Опоздали к началу смены на два часа. Сергей Аполлинариевич гневался, говорил что-то, видимо справедливое, на что Инна в сердцах ответила, что уедет в Новосибирск. Они продолжали участвовать в съёмках – очень тяжёлых и физически, и морально, и не знали даже, где они проведут очередную ночь.

Доснимали сцену, когда арестованную Любу два немецких офицера везут из Ворошиловграда – так тогда назывался Луганск. Вспоминала Инна Макарова: «На улице страшный мороз, а я – в лёгкой одежонке. Сцена такая: вдоль шоссе бегут жалкие, промёрзшие фашисты. Налёт нашей авиации. Увидев в небе самолёты с красными звёздами, Люба высовывается из машины, кричит: “Ага, попались, чёртово племя…” – и хохочет, её втаскивают обратно в машину. Снимали на одном из шоссе под Москвой. Зима. В кадре войска. Всё завязано с авиацией. Трудный был день.

После того как всё было снято, меня била нервная дрожь. Сама успокаивалась, а в голове всё та же мысль: “Где мы с Серёжей сегодня ночевать будем?” Смотрю, ассистент Генрих Оганесян, наш с Серёжей друг, заговорщицки улыбается: дескать, давай-ка приготовься к сюрпризу. И повёз меня в район Рижского вокзала. Подходим с ним к какой-то сколоченной из грубых досок сторожке – это где-то на нынешнем проспекте Мира – Генрих торжественно распахивает дверь, и я оказываюсь в тепле. Вхожу и вижу, как по оттаявшим стенам струится вода. Посреди будки на ящике стоит керогаз, на нём большущая сковорода, полная жареной картошки, и новая кастрюля. А на топчане, помешивая ужин, сидит довольный Серёжа. Такой счастливый и гордый! Был ещё для меня сюрприз: новый маленький будильник. Не проспим!

Весной сторожку снесли, и мы опять стали скитаться по чужим углам. Но и там не могли жить, так как не были прописаны. Конечно, люди нас уже знали, ведь годом раньше с огромным успехом прошёл спектакль, и знали, что мы снимались в “Молодой гвардии”, но не очень-то спешили помочь, и поиск жилья продолжался.

Наконец неутомимый Оганесян отыскал нам пристанище. На Садовой-Триумфальной строился огромный дом, а рядом доживал свой век старинный особняк. В его полуподвале сдавалась комната со всей обстановкой – хозяйка находилась в длительной командировке в Германии, поэтому мы могли жить долго. Отапливалась комната железной печкой, и это было замечательно: на ней можно что-то приготовить. Правда, чтобы пройти в нашу комнату, приходилось балансировать на доске, так как кругом вода, оступишься – промочишь ноги, и темно. Зато входишь в “свою” комнату! Жильцы особняка ждали переселения в новый дом, и мы с ними, так как был договор: пока хозяйка в Германии, мы переедем в её новую квартиру.

Я никогда не жила в домах, где были крысы. А здесь они водились. На них ставили крысоловки – брали у соседей. Однажды я вошла в комнату и услышала стон. На колесе швейной машины огромная крыса как-то повисла на животе, опустив морду и передние лапы, и… стонала. Было что-то такое горестное в её позе, что я не испугалась. Схватила блюдце с водой и поднесла к её морде, увидела бусинки ненавидящих глаз. Сергей меня с силой оттолкнул: “Ты что? Она же может вцепиться в лицо”. Не помню, как её выбросили, но ужас от того, что эта огромная, как кошка, крыса могла наброситься, долго не проходил. Я их стала бояться».