Книга Юрий Поляков. Последний советский писатель - Ольга Ярикова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Много лет назад во время вечерних прогулок вдоль знаменитого Орехово-Борисовского оврага я рассказал этот сюжет другу и соседу Геннадию Игнатову. Ему история понравилась, и всякий раз после этого, когда я начинал томиться в рассуждении, чего бы такого написать, он мне с пневматическим упорством указывал на этот полузабытый сюжет «про мастера лирической концовки», хотя мне он казался мелковатым. Душа примеривалась к «Братьям Карамазовым». Но всякий небезнадежный писатель однажды догадывается, что он не Достоевский. «А что?!» — вдруг подумал я, и через полтора года сюжет для небольшого рассказа превратился в роман-эпиграмму, по нашим ленивым временам тоже довольно большую.
Впрочем, все не так-то просто. «Козленок» был первой вещью, которую я писал на компьютере, а не на машинке. Синий экран моего 386-го агрегата, купленный в магазине с литературным названием «Фермоза», вызывал у меня мистический трепет, я осваивал программу «редактор», как молодой сапер свою опасную профессию. Нажимая непривычную комбинацию клавиш, я вжимал голову в плечи, ожидая подвоха. И дождался. Роман был на три четверти написан, когда я перешел с компьютером «на ты» и поплатился. Неловкий удар по клавиатуре — и роман канул в электронную бездну, а на синем экране выступила какая-то марсианская тарабарщина. Я срочно вызвал из соседнего подъезда Гену Игнатова — опытного программиста. Он забрал технику домой, бился неделю и развел руками: кажется, я начисто стер весь роман. И тут я испытал облегчение. Текст утратился как раз в тот момент, когда я устал от замысла, разочаровался в сделанном и уже жалел, что стал писать «Козленка». Настроение, знакомое каждому, кто пытался сочинять. Но Гене сюжет страшно нравился, и он отвез моей компьютер какому-то уникальному специалисту, тот бился месяц и вытащил текст из какой-то слепой виртуальной кишки, взяв за это бутылку виски…»
Читателям сразу полюбился веселый роман, в котором герой за несколько месяцев на спор делает из полуграмотного чальщика Витька талантливого писателя, удостоенного престижной Бейкеровской премии. Тем более что эта история безобидного шалопайства словно с помощью увеличительного стекла дает возможность увидеть нравы писательской тусовки и окололитературной среды, которые со сменой эпох совершенно не изменились. Роман пошел в народ. Одна преподавательница обратила внимание, что студенты в группе разговаривают на каком-то странном сленге, повторяя в разных комбинациях дюжину фраз:
«1. Вестимо. 2. Обоюдно. 3. Ментально. 4. Амбивалентно. 5. Трансцендентально. 6. Говно. 7. Скорее да, чем нет. 8. Скорее нет, чем да. 9. Вы меня об этом спрашиваете? 10. Отнюдь. 11. Гении — волы. 12. Не варите козленка в молоке матери его!»
— Что это такое? — спросила она.
— Золотой минимум начинающего гения! — ответили студенты.
— Какого еще гения?
— Вы не читали «Козленка в молоке»?
Преподавательница, следившая за новинками по «Новому миру», ничего о книге не слышала, а когда прочла, стала ее горячей поклонницей и пропагандисткой. И прежде всего ее покорил оригинальный, ни на кого не похожий стиль автора, насыщенный иронией и точной образностью.
…………………..
С трудом поднявшись, я побрел в ванную и долго стоял перед зеркалом, вглядываясь в свое бледное лицо и красные, воспаленные глаза. Вот влип! С таким же успехом я мог пообещать превратить Витька в генсека. Прав классик: нельзя мешать напитки… Больше всего в этот момент я был похож на лежавший тут же в мыльнице выдавленный тюбик пасты.
Первым делом надо было срочно реанимироваться…
В Доме литераторов, куда я доковылял через час, уже вовсю гудела благообразная дневная ресторанная жизнь: на спасительный огонек стягивались злоупотребившие вечор труженики пера. 0, я знаю по себе: пробуждение их было ужасно! Помимо неизбежной головной боли, тошноты, диабетической сухости во рту, их терзало чувство похмельной безысходности и вдобавок чисто профессиональный ужас собственной бездарности и бесплодности. С самого утра они мучительно осознавали, что жизнь так и пройдет всуе, в злоупотреблениях, без больших художественных открытий, а потом тяжко влачились в ЦДЛ, по пути ошарашивая транспортную общественность тяжким духом вчерашнего удовольствия. Но уже после нескольких рюмок водки, закушенных рыбной солянкой, где в золотисто-оранжевой лимфе плавает желтый полумесяц лимонной дольки и с самого дна таращатся иссиня-черные маслины, жизнь постепенно начала наполняться смыслом, думы обретать внятность, а литературные образы тесниться в голове, как гости в лифте. И вот человек, который всего полчаса назад просто не хотел жить, уверенно сидит за столиком, и на лице его играет мудрая улыбка тихого победителя жизни.
…………………..
Хотя «Козленок…» выдержан в традициях остросюжетного плутовского романа, он насыщен политической сатирой и подробно воспроизводит то, что волновало в те годы задумывавшихся над жизнью соотечественников. В этом четко видна ориентация автора на традиции знаменитой дилогии «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок». Ильфа и Петрова Поляков считает своими учителями, несмотря на то что в патриотических кругах принято упрекать этих сатириков в русофобии и неуважении к отечеству. Возможно, тут есть доля правды, но в умении высмеять нелепости окружающей жизни двум выдающимся соавторам не было равных. Особенно заметна связь произведений, разделенных семью десятками лет, во второй части «Козленка…», когда не названный по имени главный герой и повествователь (безымянный главный герой — редкий и очень трудный литературный прием) возвращается после нескольких лет скитаний на родину и обнаруживает, как разительно изменилась, точнее, перевернулась после 1991 года действительность.
…………………..
В горынинском кабинете за знаменитым столом-«саркофагом» сидел обходчик Гера, одетый в умопомрачительно дорогой костюм. На столе висела большая фотография: на башне танка стоит президент Ельцин, а чуть ниже, преданно поддерживая его за ноги, — сам Гера и партийный идеолог Журавленко.
— Что вам угодно? — спросил он, глядя мне в лоб.
Я представился, что не возымело никакого действия, и вкратце обрисовал свою безрадостную финансовую ситуацию, тонко намекая на его собственный жизненный опыт, позволяющий понять, как глубоко страдает человек в минуты абсолютного безденежья. Гера посмотрел на меня с недоумением энтомолога, поймавшего восьминогого таракана. Потом молча достал из стола какие-то бумаги и стал неторопливо листать.
— В списках споспешествовавших одолению тоталитаризма на баррикадах Белого дома не значитесь! — наконец молвил он. — Вспомоществования оказать не можем.
— Кто же не споспешествовал! — взмолился я. — А скандал в прямом эфире?
— Какой скандал?
— Ну как же? С него же все и началось! Вспомните: Виктор Акашин. Роман «В чашу».
— Действительно, что-то такое было… — кивнул он. — Но ежели, милостивый государь, мы станем мирволить каждому, кто скандалил в прямом эфире, нам на два дня денег не хватит! Ничем не могу помочь, — сказав это, он икнул, дотянулся до холодильника и достал покрытую инеем банку пива «Туборг».
