Книга Юрий Поляков. Последний советский писатель - Ольга Ярикова

В октябре, в канун выборов в Государственную думу, «Труд» опубликовал статью Полякова «Человек перед урной. Двадцать один совет другу-избирателю», в которой он от души посмеялся над тогдашним политическим паноптикумом.

Довольно точно его настроения отражает и опубликованное в еженедельнике «Вечерний клуб» интервью Виктору Галантеру, представителю либеральной тусовки, с которой полемизировал Поляков. Доверительный, даже панибратский тон беседы — не имитация. Выпускник Литературного института, прозаик Виктор Галантер когда-то сотрудничал с газетой «Московский литератор» и давно был знаком с Поляковым.

«Ю. П. Между прочим, необольшевиками нынешнюю власть назвал именно я. Вспомни мою статью «Оппозиция умерла. Да здравствует оппозиция!», из-за которой в октябре 93-го чуть не закрыли «Комсомолку».

В. Г. Улавливаю здесь подернутую плесенью народническую дребедень о писателе как трибуне, чья священная миссия — «предостерегать» и направлять на путь истинный. Или это издержки педагогического образования?

Ю. П. Все эти разговоры об аполитичности писателя — бредни социальных импотентов: мол, меня не интересуют женщины, ну и что? Я так решил. Что в этом дурного?

В. Г. Ты не находишь, что «социальная проблематика» — все же удел газеты, а не художественной прозы?

Ю. П. В момент написания вещи социальный момент, естественно, доминирует. Можно назвать его конъюнктурным, как угодно. Я написал в 1980 году «Сто дней до приказа», в 1987-м напечатал: меня обозвали конъюнктурщиком. Ничего себе конъюнктура — семь лет в столе пролежала!

В. Г. В какой степени твои тиражи соотносятся с твоими пробивными способностями?

Ю. П. Издатели сами на меня выходят. И не ошибаются. Ты давно заходил в книжный магазин? Увидишь там при всем моем добром отношении к ним и Пьецуха, и Веллера, и Виктора Ерофеева. Меня в продаже нет, хотя книг за последний год у меня вышло больше, чем у них.

В. Г. Что до апатии критики: может быть, здесь дело и в том, что ты как бы на отшибе магистральных литературных «направлений»?

Ю. П. Совершенно верно. С самого начала я принципиально был, что называется, одиноким волком.

В. Г. Но есть группы, которые тебе созвучны?

Ю. П. Есть писатели, которые мне симпатичны. Но не бригады. Может, потому, что я рано стал профессионалом: в двадцать пять лет — первая книжка, в двадцать шесть меня приняли в Союз писателей. Мне не нужно было пробиваться в стае.

В. Г. Насколько я помню, ты был самым молодым членом СП в СССР…

Ю. П. Один из трех «самых».

В. Г.…И будто бы попал в Союз писателей по разнарядке ЦК ВЛКСМ?

Ю. П. Легкое мифологическое передергивание. По «разнарядке» комсомола у меня вышла первая книжка стихов. Не только у меня, но и у других авторов, отмеченных на совещании молодых писателей. То, что комсомол помог мне издать первую книжку, это факт.

В. Г. Тебя эта комсомольская фигня действительно трогала или это чисто карьерные дела?

Ю. П. Я по натуре человек общественный. Был и остался. Это у нас семейное. Разумеется, мой общественный задор мог бы найти выход, к примеру, в диссидентстве. Но антигосударственность диссидентства, его подрывной характер под видом правдоискательства были мне чужды всегда. Когда мне активно предлагали напечатать за границей «Сто дней…», я сказал: только здесь.

В. Г. Из государственных соображений?

Ю. П. Не буду кривить душой, считал так: если существует определенный порядок вещей, если по законам государства, где я живу, этого делать нельзя, значит, нельзя.

В. Г. Я комсомоле надо было блефовать. Наивным тебя не назовешь. Значит, оставалось только врать сознательно?

Ю. П. Были определенные правила игры. Нельзя было подняться на собрании и сказать: Брежнев еле волочит ноги и т. д. Но, извини меня, если ты сегодня на собрании лояльных президенту сил скажешь сам понимаешь что, то вылетишь из этих структур с тем же треском.

В. Г. Тебя комсомол лелеял, а ты ему плюнул в морду. Имею в виду, конечно, повесть и фильм «ЧП районного масштаба». Прилично ли это?

Ю. П. Почему «плюнул»? Это были нормальные неглупые люди, которые прочитать о реальном комсомоле хотели не меньше, нежели беспартийные. Ведь читали же партийцы под одеялом «Архипелаг ГУЛАГ». Наша сегодняшняя драма не в том, что многие партократы стали демократами. А в том, что худшие партократы — демократы».

* * *

1995-й стал годом «Козленка…». Фрагменты романа осенью напечатали «Труд», «Завтра», «Российская газета», «Комсомольская правда», «Московский комсомолец» и другие, а сам роман, с небольшими сокращениями, вышел в двух номерах журнала «Смена» у Кизилова и затем в частном издательстве Александра Гурвича «Ковчег». Прочитав рукопись, тот сказал, что хохотал всю ночь, мешая спать жене, и очень жалеет, что эта уморительная вещь не дойдет до широкого читателя, так как повествует об узком и мало кому интересном писательском мирке. Издатель ошибся: на сегодняшний день общий тираж «Козленка…» приблизился к миллиону, его постоянно переиздают и допечатывают, роман экранизирован, неоднократно инсценирован и переведен на другие языки.

Вот как излагает историю написания своего знаменитого романа автор:

«Честно говоря, каждый писатель чем-то похож на огуречную лиану, покрытую множеством цветков, большинство из которых никогда не будут оплодотворены пчелиным трудолюбием литератора и не вырастут до размеров полноценного художественного зеленца. Возможно, именно такая участь ждала и сюжет про мастера лирической концовки, который у меня возник еще в середине 80-х. В основе реальный случай. Обычно после коллективных вечеров поэзии в Доме литераторов молодые таланты и поклонники спускались в «пестрый» зал, сдвигали столы, покупали в складчину выпивку с закуской, читали друг другу то, что не могли озвучить со сцены, спорили, ссорились, мирились. Из раза в раз с нами за столом оказывался лысый молодой человек с внимательными глазами. Звали его Владислав. Сначала решили: стукач. Вроде не похож… Потом предположили: халявщик. Но Владислав безропотно скидывался на выпивку, причем вносил в общак больше, чем другие. Наконец кто-то вспомнил, что в первый раз его привела Римма Казакова — страстная покровительница молодых поэтов. Она даже вроде бы сказала, что ему особенно удаются концовки. Мы его так и прозвали: мастер лирической концовки. Несколько раз мы просили Владика почитать свои стихи, но он отнекивался. «Стесняется!» — решили все. Прошел год или два, и мы привыкли к скромному молчаливому поэту. Потом разнеслась весть, что срочно нужно сдать стихи в коллективный сборник, который готовится в «Молодой гвардии». Владик и тут отказался. Невероятно! Поэт не может отказаться от публикации, как мужчина — от поцелуя любимой. Тут что-то не так. Мы устроили допрос с пристрастием и выяснили: Владик — зубной врач, однажды поставивший пломбу Казаковой. Стихов он никогда не писал, но ему нравится отдыхать от своей бормашины в компании веселых литераторов. Такая вот история.