Книга Писатели и советские вожди - Борис Фрезинский

«21 мая 1942 — Антисемитизм среди партчиновников…

17 ноября 1943. Украинский Наркомвнудел: евреев не пускают на Украину и говорят: „Они хотят приехать на все готовое“.

8 октября 1944. Бабий яр — панихиду запретили.

15 октября 1944. Был Бахмутский — не принимают в аспирантуру, как еврея. Написал Кафтанову» (председатель Комитета по делам высшей школы. — Б.Ф.)[1154].

Американское посольство в Москве еще в 1943 г. информировало Госдепартамент о постоянной озабоченности Эренбурга ростом антисемитизма в СССР (он своей тревоги не скрывал)[1155].

Костырченко считает, что нанести удар по Эренбургу аппарату удалось лишь в конце войны, ибо прежде он был защищен от мести номенклатурных верхов огромной популярностью и тем, что был в фаворе у Сталина[1156]. На самом деле, с 1943 г., когда начался очередной тур борьбы власти с литературой, пресс этой борьбы ощущал и Эренбург — усилилась цензура статей, не печатали стихи, рассыпали набор книги «Сто писем». 31 сентября 1944 г., информируя Жданова о настроениях среди литераторов, нарком Госбезопасности приводил слова писателя: «Я — Эренбург, и мне позволено многое. Меня уважают в стране и на фронте. Но и я не могу напечатать своих лучших стихов, ибо они пессимистичны, недостаточно похожи на стиль салютов»[1157]. Однако воскресший гнет цензуры и статья Александрова — явления разного рода.

Александров без боли в сердце выполнил указание Сталина, хотя Эренбургу и показалось, что заву Агитпропа перед ним было неловко[1158]. Чиновники Старой площади чинили Эренбургу препятствия, как и всем литераторам, но их начальники среднего звена, когда писатель оспаривал действия аппарата, всегда пытались несколько смягчить конфликты — Эренбурга побаиваясь (такая ситуация сохранилась до конца его дней), потому что знали: он может при случае через голову аппарата обратиться, скажем, к Молотову или, чего доброго, письменно к самому Сталину (а впоследствии — к Хрущеву), и тогда неизвестно, как обернулось бы дело — чтобы выглядеть гуманистами, вожди всегда могли свалить все на чиновников и их же покарать.

Прочитав статью Александрова, Эренбург оторопел от несправедливости. Понимая, что за этим стоит Сталин, он тем не менее написал вождю, разумно делая вид, что считает инициатором статьи начальника Агитпропа:

15 апреля 1945 г.

Дорогой Иосиф Виссарионович!

Мне тяжело, что я должен занять Ваше время в эти большие дни вопросом, касающимся лично меня. Прочитав статью Г. Ф. Александрова, я подумал о своей работе в годы войны и не вижу своей вины.

Не политический работник, не журналист, я отдался целиком газетной работе, выполняя свой долг писателя. В течение четырех лет ежедневно я писал статьи, хотел выполнить работу до конца, до победы, когда смог бы вернуться к труду романиста. Я выражал не какую-то свою линию, а чувства нашего народа, и то же самое писали другие, политически более ответственные. Ни редакторы, ни Отдел печати мне не говорили, что я пишу неправильно, и накануне появления статьи, осуждающей меня, мне сообщили из издва «Правда», что они переиздают массовым тиражом статью «Хватит»[1159].

Статья в «Правде» говорит, что непонятно, когда антифашист призывает к поголовному уничтожению немецкого народа. Я к этому не призывал.

В те годы, когда захватчики топтали наше землю, я писал, что нужно убивать немецких оккупантов. Но и тогда я подчеркивал, что мы не фашисты и далеки от расправы. А вернувшись из Восточной Пруссии, в нескольких статьях («Рыцари справедливости»[1160] и др.) я подчеркивал, что мы подходим к гражданскому населению с другим мерилом, нежели гитлеровцы. Совесть моя в этом чиста.

Накануне победы я увидел в «Правде» оценку моей работы, которая меня глубоко огорчила. Вы понимаете, Иосиф Виссарионович, что я испытываю. Статья, напечатанная в ЦО[1161], естественно, создает вокруг меня атмосферу отчуждения и моральной изоляции. Я верю в Вашу справедливость и прошу Вас решить заслужено ли это мной.

Я прошу Вас также решить должен ли я довести до победы работу писателя-публициста или в интересах государства должен ее оборвать.

Простите меня, что Вас побеспокоил личным делом и верьте, что я искренне предан Вам.

И. Эренбург[1162].

В дневнике дочери писателя Ирины Эренбург есть запись о реакции Ильи Григорьевича на все случившееся: «Дома полный мрак в связи со статьей Александрова. Мы (то есть СССР. — Б.Ф.) ее передаем на Германию… Тупой взгляд Ильи, полное отсутствие интереса ко всему, нежелание ничего есть, за исключением укропа… Написал письмо Сталину и ждет… У Ильи требуют покаянной статьи. Он не будет ее писать…»[1163]

Ответа от Сталина Эренбург не получил, но после Победы его, как ни в чем не бывало, снова печатали в «Правде»…

Говоря о письме Эренбурга Сталину, Костырченко утверждает: секретарь Сталина Поскребышев не передал письмо Эренбурга вождю как «малозначительную информацию», а отдал Маленкову, который отправил письмо в архив. Это — не так: Маленкову была послана лишь незаверенная машинописная копия письма Эренбурга с пометой: «Тов. Маленкову. П», а не подлинник[1164]. Процедуру работы со сталинской почтой А. Н. Поскребышев описал так: «Порядок обработки материалов устанавливался т. Сталиным и заключался в следующем. Все материалы, поступавшие в адрес т. Сталина, за исключением весьма секретных материалов МГБ, просматривались лично мною или моим заместителем, затем докладывались т. Сталину устно или посылались ему по месту нахождения»[1165]. Именно информацией Сталин дорожил более всего, и недонесение ему о какой-либо бумаге было опасно для недоносителя. Сталин мог не прочесть письма Эренбурга (точно известно, что он не ответил на него), но скрыть от вождя наличие такого письма было слишком рискованно, чтобы Поскребышев мог на это пойти. (Да и чего, собственно, ради? Какие основания считать, что в 1945 г. Поскребышев состоял в аппаратном сговоре с кем-то из сталинских чиновников?) К сказанному автор делает такое примечание: «Правда, возможно, чтобы предотвратить повторное обращение Эренбурга к Сталину (но если первое письмо можно было скрыть, то почему нельзя скрыть и второе? — минуя Поскребышева, доставить письмо Сталину Эренбург не мог. — Б.Ф.), чиновники со Старой площади вынуждены были пойти с ним „на мировую“, дав санкцию на публикацию уже 10 мая его большой статьи в „Правде“»[1166]. Это снова неточно. Вопрос о «победной» статье Эренбурга без Сталина быть решен не мог, и личным цензором статьи «Утро мира» стал Жданов[1167]. Слово Эренбургу предоставили не столько из соображений справедливости, сколько в силу его популярности в армии (об откликах фронта на «молчание» Эренбурга редакция «Красной звезды» не могла не сообщать куда надо); да и немецкий фактор после победы потерял актуальность.