Книга Восточная стратегия. Офицерский гамбит - Валентин Бадрак

4

Алексей Сергеевич тем временем гнал машину к столице. Теперь, после разговора, он точно знал, что именно не дает ему покоя – щемящее чувство ответственности перед избранным предназначением. Да, он попал в зону действия исполинского деструктивного маятника, который наводит ужас если не на половину мира, то, несомненно, на его существенную часть. И все более разрушительные, все более губительные движения этого маятника теперь вступили в диссонанс с его собственными колебаниями, с его убеждениями и принципами. Но он-то находился уже в самой сердцевине этого маятника, так что выскользнуть из него безболезненно не только непросто, но невозможно. Вот что за мысль преследовала Артеменко неотступно, теперь он осознал, что именно она терзала его, подтачивала нервы, и без того напряженные. Он неожиданно вспомнил имена, о которых с сомнением думал раньше. Почему, например, с приближением большевистской чумы от родины бежали неглупые люди, жаждавшие творческой самореализации? Набоков, Бунин, Рерихи. Отчего точно так же поступали в Европе? Фрейд, Фромм, Эйнштейн, Бор, Ремарк, Цвейг, да разве всех перечислишь? Все те, кто не желал попадать в зону действия разрушительной волны, просто бросали все и начинали жизнь с нуля. А вот он, полковник военной разведки Российской Федерации, может ли он все безболезненно бросить? И перед ним, даже не перед глазами, а на внутренней, горящей поверхности душевного зеркала тотчас возникло отражение огненно-черных прописных букв: «НЕТ, НЕТ и НЕТ!»

Отчего-то непроизвольно ему вспомнилась в этот момент книга юности – «Записки о Галльской войне». Момент, когда Цезарь вел войну на истребление с крупным и хитрым вождем Верцингеторигом. Его тогда более всего удивила и поразила осада Цезарем Алесии, городка-крепости, вокруг которого преданные и на редкость выносливые легионеры Цезаря сумели выкопать шестнадцатикилометровый ров, соорудить такой же длины высокий остроконечный забор, а также забор для собственной защиты от внешних атак. Алексей Сергеевич в мельчайших деталях помнил все те многочисленные битвы и сполна проявленный инженерный талант полководца, его выдержку и способность вселять уверенность в людей. Но все же изумлен он был не этим. А тем, что тысячи людей погибли в человеческой мясорубке: одни – в старательном поклонении приказу уничтожать, другие – повинуясь инстинкту самосохранения. И ради чего?! Чтобы через несколько месяцев изнурительной смертоносной борьбы Верцингеториг пошел на переговоры с римским консулом? В чем тогда логика для солдата, сложившего голову в нескончаемой бойне? В том, что Цезарь из принципа продемонстрировал силу Рима или, скорее, недвусмысленно заявил Риму о растущей собственной силе? Или в том, что он на короткое время овладел территорией? Да эти территории вообще были не нужны разжиревшему Риму! Нет, отвечал сам себе Артеменко, логика войны в том, что отдельно взятый человек Гай Юлий Цезарь за счет жизней тысяч людей, безропотно отданных за величие родины, возвысился сам до уровня восприятия себя как гения! Был ли он гением, другой вопрос. Более того, не окажись он величайшим имиджмейкером, или сказочником по-нашему, и не напиши книг о себе, вообще никто бы во всей этой цивилизации и не подозревал о загубленных на одном клочке земли душах. Но, может, это и демонстрирует тщетность человеческих усилий? Или это свидетельствует о кратком, как удар молнии, моменте воодушевления человеческой сути? Но если и так, то сравним ли момент напряжения и гибели воина с моментом, скажем, высшего напряжения композитора или художника, которые оставляют после себя вихрь мятежной, разъяренной энергии, с непреодолимым желанием преобразовать поток жизни? Может же быть, что в простом, даже слишком примитивном течении энергии и заключен смысл самого существования странного существа по имени Человек? Ведь говорят же, что мудрость превосходит интуицию. И только позерство отдельных личностей, фарс и захватывающая актерская игра позволяют человеку поддерживать смысл того, что смысла не имеет вовсе. Бороться за иллюзии? И в чем тогда логика для него, тоже солдата, борющегося по приказу современного цезаря, пожалуй, даже еще более изощренного и безжалостного?! Как и прежде, ответа у него не было, и чтобы окончательно не застрять в буреломах собственных мыслей, он попытался усилием воли переключить мысли на иное направление.

Думы Артеменко вдруг устремились к жене, он явственно ощутил острую ее нехватку – как больной асфиксией, который силится выйти из удушья и не может надышаться. В памяти всплыло, как она однажды, лет, кажется, десять тому назад полушутя-полусерьезно заявила ему, что его успешность напрямую связана с ее вкладом. Он тогда съязвил, что, может, ей попробовать себя в роли Мата Хари. А она ничуть не оскорбилась, будто готовила ответ: «Роль женщины, милый мой, в том, чтобы раскрыть мужчину, обозначить для него траекторию полета, или лучше, взлета. При этом вовсе необязательно знать детали его деятельности, главное – уловить суть, проявлять интерес к этой сути, оценить его». Помнишь историю Дали, спросила она тогда. Он сказал, что не помнит, да и не обязан знать историю всякого сумасшедшего. Аля после этих слов еще больше зажглась, запылала жаром, который может идти только от сильной натуры. «Да ты, мой дорогой, загордился. – Он тогда одевался, собираясь на встречу, а она взяла его за лицо обеими руками, так, чтобы горячие ладошки были на скулах и пальчики касались висков, и повернула к себе, лицом к лицу. – Да ты нас, женщин, просто недооцениваешь. Так вот Дали, когда умерла его женщина, Гала, прожил еще семь лет, но за эти семь лет он не написал ни одного полотна. При его-то одержимости. Вот тебе роль женщин в действии. И запомни: я – твоя Гала. Без меня тебе придется туго». Он ясно в воображении увидел ее открытое лицо, прямой и добрый взгляд. Так, словно ее лик неожиданно прилетевшим ангелом прильнул к лобовому стеклу. Ох, как туго пришлось ему в Киеве, когда виделись они лишь урывками, по два-три дня в месяц…

Но Артеменко не сумел удержать фокус своего внутреннего внимания на жене. Из послушных, запряженных коней его мысли превратились в диких, своенравных мустангов и опять понесли его в чистое поле, туда, где его воля была бессильна, и он лишь силился удержаться за их гривы, чтобы не расшибиться. А как же, пронеслось в голове, извечное стремление человека стать национальным героем, как быть с прославленными великими защитниками? Что делать с необходимостью бороться за свободу общую, которая есть частью свободы личной, индивидуальной? Или утверждение о том, что всякий мир должен пройти испытание войной, уже лишилось своего былого героического смысла?! Ведь так было всегда: люди полжизни закаляли дух и тренировали тело, чтобы в один миг отдать жизнь за идею. Или просто они были ловко втянуты в действие таких же чудовищных, пожирающих души маятников, которые действовали безотказно благодаря превознесению лживой легенды? В которой за внешним великолепием невозможно обнаружить ничего в самом деле великого, грандиозного, божественного. Просто за все надо платить по счету – так устроен мир. Мы полагаем, что в нашей жизни случается много несправедливости. Кто-то увел твою идею, кто-то лучше продвинулся на изменчивой карьерной лестнице, кому-то достался лучший, более преданный спутник жизни. Но ничего подобного! Мы лишь получаем по заслугам, получаем именно то, что хотели, к чему стремились. И если мы чего-то не сумели в этой жизни, значит, просто мы этого плохо хотели. Мало действовали. Или распорошили силы на всякое другое, что раньше казалось ценным, а теперь потеряло смысл. На самом деле, жизнь – ужасающе справедлива и точна при расчете, и каждый в итоге получает лишь то, что заслужил.