Книга Восточная стратегия. Офицерский гамбит - Валентин Бадрак

– Может быть, все дело в завышенных начальственных амбициях?

Эх, с грустью подумал Дидусь, ничего он не понял. Зря рассказал ему. В ответ он пробормотал не слишком внятную фразу.

– Амбиции, брат мой, – тут Игорь Николаевич посмотрел на старого товарища с прищуром и ухмылкой, это многозначитальное выражение появилось у него после многих лет командования в военное время на Кавказе, – амбиции – они как подштанники, должны быть, но их не всегда стоит показывать.

Они еще немного потолковали, и Артеменко засобирался.

– Слушай, а может, останешься? Часа через два мои приедут, шашлычки поджарим, выпьем по-человечески. Старика моего увидишь, да и он с тобой хотел потолковать. Тебе интересно будет – он у меня хохол видный, с аргументами. А завтра рано встанешь и поедешь себе…

Алексей Сергеевич отрицательно покачал головой. Его мысли снова окунулись в беспокойство, возникли нестерпимо влекущие, родные образы жены и дочери, которых он завтра будет встречать, затем из его видений явились мрачные образы контрразведчиков в черном, как чекисты тридцатых годов. Они вполне могли вести, его и спалить в любой момент, точно так же, как того офицера ФСБ. Артеменко не отдавал себе отчета, что тревога и многочисленные страхи, живущие в нем многие месяцы, заставляли его все время быть в движении, постоянно искать покоя то в одном, то в другом месте, точно он не знал, что источник проблем упрятан внутри его самого.

– Давай лучше я своих барышень встречу и вместе на денек к вам заглянем. – Алексей Сергеевич попросил, зная, что никуда он не поедет завтра. Потому что орнамент завтрашнего дня – это ожидаемая и долго вынашиваемая сказка. Потому что он уже слишком долго ждет Алю.

– Ладно, старик, я не обижусь. Хотя слишком хорошо тебя знаю – никуда ты не поедешь ни завтра, ни послезавтра.

Они крепко пожали друг другу руки, а затем крепко, по-братски обнялись.

Уже подойдя к автомобилю и открыв массивную дверцу, блеснувшую на солнце перламутровым отливом, Алексей Сергеевич вдруг круто повернулся к другу и спросил:

– Слушай, Игорь, а что ты думаешь об этой стране? Об Украине?

Игорь Николаевич пристально посмотрел в ответ, как будто пытался удостовериться, не ослышался ли он и действительно ли этот человек, что стоял перед ним, задал этот вопрос. Вопрос был по меньшей мере странный и неуместный. Если бы кто-то со стороны мог посмотреть на эту картину, она показалась бы наблюдателю несуразной. Один, в добротном костюме, начищенный и лощеный, стоящий у большого, презентабельного, сверкающего крупом и боками коня. Другой – в поношенной сельской одежде с оттопыренными коленками на рабочих брюках, с обветренным лицом и узловатыми, покрытыми мозолями руками. Но первый – со странным, испуганным и тревожным, что-то ищущим взглядом, в котором и тоска, и нервозное беспокойство, и непостижимая, но улавливаемая внимательным взором болезнь. Второй же – со взглядом глубоким и скорбным, мрачно сосредоточенным, таким же решительным, как и в детстве. Все переменилось за годы в их внешности, статусе, восприятии самих себя. И напротив, ничто не поменялось внутри с тех пор, как они впервые увиделись – осевые стержни у каждого остались прежними.

– О стране? – переспросил Игорь Николаевич. – Страна, Леша, у нас веселая, тут не заскучаешь.

Дидусь намеренно сказал «у нас», не разделяя родины, не принимая во внимание долгие годы жизни в России. И Артеменко неожиданно принял такую формулировку.

– И что тут не так, объясни, – Алексей Сергеевич держался одной рукой за дверку машины, как будто собираясь спрятаться за нее, если сказано будет что-то слишком обидное, оскорбительное.

– Там, откуда мы сюда пришли, вроде бы народ проще, неказистее, податливее будет, создается такое впечатление.

– Глупее, может быть?

– Может, и глупее. Но этим и сильнее. Там у всех одинаковая мысль, единый взгляд, и взгляд этот, как выкованный и закаленный наконечник копья, народ держит в едином строю. Крепко держит. Каждый знает, что за величие России он жизнь свою отдаст без сомнения, и верит, что жизнь его никчемная и бесполезная, если он ее для родины пожалеет.

– Ну, а у нас что? Разве плохо, что жизнь человеческая выше всего стоит?

– Не знаю насчет жизни человеческой. Государство, Леша, – это люди. Со всеми их проблемами и слабостями. Так что если нет общего стержня, объединяющей идеи, то этому человеку и жизнь может выйти немилой. А у нас слишком много версий развития страны, и каждый, кто твою версию не поддерживает, тот тебе врагом кажется. Чтобы страна расцветала и все в ней жили богато, иногда надо терпеть боль. Вот посмотри на Прибалтику, там было одно мнение у всех – идти в Европу. И ради этого они боль терпели. А у нас одни хотят в Европу, другие – в Россию, третьи – балансировать между Западом и Востоком. Потому-то мы, как канатоходцы, слишком много энергии тратим на то, чтобы удержаться на канате, и сил куда-то двигаться уже нет. Ноги у нас разъехались в разные стороны… Слишком много индивидуалистов, не верящих ни в черта, ни в Бога и надеющихся исключительно на себя.

– Так что, разве лучше слепо верить в царя, который об тебя ноги вытирает?

– Не знаю, брат, что лучше. Мне лично лучше вот тут копаться в земле и знать, что я тут маленький хозяин. И – такой вот маленький индивидуалист, который ни во что не верит и никому не доверяет. И если мне мешать не будут, то для себя и своей семьи я тут создам маленький рай.

– Вот то-то и оно, – подчеркнул Артеменко, хотя совсем не было понятно, что именно он уловил из слов своего друга. Алексей Сергеевич оставил дверку автомобиля, быстро подошел к Игорю Николаевичу, еще раз обнял его и так же быстро, словно боясь опять зацепиться за какую-нибудь фразу, вскочил в свой «лексус» и рванул со двора.

Как только «лексус» Артеменко исчез из виду и успокоились на земле подмятые протектором листья, Игорь Николаевич присел на старый дубовый пенек, один из четырех в импровизированном кругу с маленьким столиком внутри. Дуб поражал его с детства – даже располосованный бензопилой, он не желал гнить, подобно другим деревьям; особая, воинственная и необычайно стойкая порода, которую он уважал безмерно. Дидусь провел ладонью по шероховатому стволу. Давно умерший, он, тем не менее, излучал такую могучую силу, не считаться с которой не могли и живые. Среди живых, подумал Игорь Николаевич, происходит тоже нечто подобное. Он видел сам однажды, как здоровенный пес повизгивал и не смел двигаться, когда приблизился к шкуре медведя. А шкура-то пролежала уже несколько лет. А люди? Святым мощам или иной политической мумии, оставившей кровавый след, поклоняются веками… Вот она, энергия Воли, сила Бесконечности, в которой нет ни прошлого, ни будущего, нет времени и пространства вообще.

Мысли бывшего воина побежали стремительной рысью в другую сторону, к только что посетившему его другу. Эх, Леша, Леша! Игорь Николаевич вздохнул, закуривая. Воистину можно быть лекарем для другого, не будучи в силах излечить себя самого, подумал он. Что ты искал в этой жизни? Да и я не лучше. Разрушил добровольно все то, к чему стремился. Хотя нет, не добровольно, просто оказался не нужен системе, потому что слишком много познал. Кто мы теперь, потерянное, вычеркнутое поколение? Неужели наше время закончилось?! Такого не может быть в принципе! Потому что главное для человека не точка приложения сил в данный момент, а его принципы, его фундамент, его платформа. Попал ты, Леша, черт знает куда, в какое-то болото. «Молчит ведь… И я толком не пойму, в чем тут дело… Только запах гниения какой-то от этого всего идет, как от войны», – подумал Игорь Николаевич, вставая с пенька, на котором ему становилось зябко. Он глубоко вобрал легкими осенний холодный воздух, обрадовавшись его необычайно свежему, солоноватому вкусу, тряхнул плечами, как бы скидывая с них прохладу осени, и решительно направился к своим граблям и лопате.