Книга La storia - Эльза Моранте

Энцефалограмма сопровождалась кратким комментарием: «Без патологических изменений». Действительно, объяснил профессор, в мозгу малыша не найдено никаких специфических изменений. Энцефалограмма и другие анализы свидетельствовали о том, что Узеппе был здоров. Однако, добавил профессор, имея в виду анамнез, практическое значение таких результатов оставалось сомнительным, то есть относительным и временным. В подобных случаях невозможно поставить безошибочный диагноз и дать достоверный прогноз. Речь шла о синдроме с неясными причинами и непредсказуемым течением. На сегодняшний день медицина могла предложить только симптоматическое лечение (профессор выписал гарденал). Само собой разумеется, лечение должно быть систематическим и постоянным. За больным необходимо постоянное наблюдение…

Профессор снял очки и протирал их. В этот момент Иде показалось, что из ближнего больничного отделения донесся крик ребенка. Торопливо, слабым голосом Ида спросила, не могли ли быть причиной болезни наследственное предрасположение и преждевременные роды. «Не исключается», — ответил профессор ровным голосом, поигрывая очками, лежащими на столе, потом, подняв глаза и глядя прямо в лицо Иды, спросил: «А достаточно ли он ест?»

«Да! Да-а! Я… все лучшее!» — в смятении ответила Ида, как будто защищаясь от обвинения. «Конечно, во время войны трудности были у всех…» Она испугалась, что этим «у всех» оскорбила профессора, включив его в список голодных. Ей даже показалось, что в его взгляде просквозила ирония. Наверное, это было всего лишь особое выражение, свойственное близоруким, однако Ида испугалась… Теперь ей послышался женский крик из другого отделения больницы… Без очков лицо профессора казалось ей до неприличия голым, отвратительным и угрожающим. У нее зародилось подозрение, что в этих подземных коридорах среди лестниц и приборов под руководством профессора против ее Узеппе плетется заговор! На самом же деле сидящий перед ней человек был обыкновенным врачом. Он сообщил ей медицинские сведения с должной бесстрастностью (и, кроме того, благодаря рекомендации докторши, почти бесплатно). Но Ида увидела в нем враждебную ей Власть. Весь тот страх, который всегда внушал ей мир взрослых людей, воплотился в этой маске. Докторша с ее грубыми манерами (она обращалась с Идой как с полудурком) никогда не казалась ей по-настоящему взрослой, так же как тот доктор, который пощекотал ее однажды в детстве. Однако с сегодняшнего дня она стала бояться всех врачей. Слово «больной», которое профессор употребил, говоря об Узеппе, пронзило ее как ужасная клевета, которую она отвергала. Слово это гнало ее прочь из стен больницы. Она не хотела, чтобы Узеппе считали больным: он должен был быть таким же ребенком, как другие.

Однако Ида в тот же день сходила в аптеку за лекарством, выписанным профессором Маркьонни. Она спохватилась, что не спросила у него, можно ли было отпускать малыша гулять днем под присмотром овчарки… По правде говоря, для себя Ида уже ответила на этот вопрос. Один-единственный раз, наутро после приступа, она решилась закрыть на ключ входную дверь. Но уже со следующего дня Узеппе было разрешено выходить вместе с Красавицей.

Стоял апрель. Май, июнь, июль, август — целое огромное солнечное лето открывалось перед малышами, мальчиками, собаками, кошками. Узеппе должен был носиться и играть на улице, как другие дети, Ида не могла запереть его в четырех стенах (возможно, она слышала голос, неуловимый для уха, где-то внутри нее, который говорил, что малышу оставалось не так уж много?).

3

Теперь остается рассказать о весне — лете 1947 года, о прогулках Узеппе со своей подругой Красавицей по району Тестаччо и прилегающим к нему кварталам. Если бы не собака, Ида, разумеется, не разрешила бы малышу выходить одному на улицу: его слишком часто охватывало легкомысленное желание бежать, идти вперед, не зная куда. Он наверняка заблудился бы, если бы Красавица вовремя не останавливала его и не заставляла в урочный час возвращаться домой. Кроме того, малыша часто посещали внезапные страхи: движущаяся тень, шорох листвы заставляли его настораживаться и вздрагивать. К счастью, его беспокойный взгляд тут же упирался в морду Красавицы, карие глаза которой выражали радость по поводу хорошей погоды, а высунутый язык весело аплодировал весеннему воздуху.

Эти прогулки подарили Узеппе и Красавице различные встречи и приключения. Первым приключением стало открытие того чудесного места, куда Узеппе собирался отнести бесхвостого зверька. Это случилось незадолго до визита к профессору Маркьонни, одним воскресным утром, когда после краткого перерыва Узеппе и Красавица вновь вышли на прогулку. Им так хотелось на улицу, что уже в девять утра, попрощавшись с Идой, они выбежали из дома.

От северного ветра, пронесшегося после дождя, воздух сделался таким прозрачным, что даже старые стены, вдыхая его, молодели. Солнце было сухим и горячим, а тень — прохладной. Легкое движение воздуха давало ощущение невесомости при ходьбе, подгоняя малыша, как лодку под парусами. Узеппе и Красавица впервые пошли дальше чем обычно. Идя вдоль Вьяле Остиенсе, они незаметно для себя пересекли улицу Мармората. Дойдя до базилики Сан Паоло, они повернули направо. Вдруг Красавица, влекомая пьянящим запахом, побежала, а за ней и Узеппе.

Красавица бежала, выговаривая «Уррр! Уррр!», что обозначало: «Море! Море!», но, конечно же, это было не море, а река Тибр. Однако это был уже не тот Тибр, который протекал через город между стен, в парапетах набережных. Здесь он тек среди лугов, отражая в себе естественные цвета природы. (В Красавице была заложена некая шальная, блуждающая память тысячелетий, которая заставляла ее видеть вместо реки Индийский океан, а вместо лужи — маремму.[30]

Для нее велосипед издавал такой же запах, как и повозка варваров, а трамвай пахнул финикийским кораблем. Этим объяснялись ее гигантские прыжки, неудержимое веселье и повышенный интерес к, казалось бы, совершенно ничтожным запахам.)

Тут город кончался. На том берегу среди деревьев еще виднелись кое-где домишки и сараи, но их становилось все меньше. На этом же берегу не было никаких строений, лишь луга и заросли тростника. Несмотря на воскресенье, людей вокруг не было, так как весна только начиналась и никто еще, особенно по утрам, не приходил на эти берега. Узеппе и Красавица были одни. Они пробегали немного вперед, потом принимались кататься по траве, затем вскакивали и опять бежали.

Вскоре на краю луга началось более низкое место, там рос небольшой лесок. Узеппе и Красавица замедлили шаги и перестали болтать.

Они вышли на круглую поляну, окаймленную деревьями, кроны которых вверху смыкались, так что поляна превращалась в большую комнату с потолком из листвы. Полом служила едва пробившаяся после дождей трава, по которой еще никто не ступал. Поляна казалась ковром, сотканным из крошечных только что распустившихся маргариток. За стволами деревьев сквозь живую изгородь из тростника виднелась река. Бегущая вода и волнующиеся на ветру листья тростника создавали постоянную изменчивую игру светотеней.

Выйдя на поляну, Красавица задрала голову вверх и принюхалась: наверное, ей казалось, что она находится внутри персидского шатра. С лугов донеслось блеяние. Красавица подняла было уши, но тут же опустила их. Оба они вслушивались в бесконечную тишину, наступившую вслед за этим одиноким голосом. Собака улеглась рядом с Узеппе, и в ее карих глазах появилась печаль. Наверное, она вспомнила о щенках, о своем первом Антонио, сидящем в Поджореале, и о втором Антонио, лежащем под землей. Ей действительно казалось, что она находится в экзотическом шатре далеко от Рима и от прочих городов, бог знает где, отдыхая после долгой дороги, а за стеной шатра простирается бесконечная степь и оттуда доносится лишь размеренный шум воды и дыхание ветра.