Книга Вечерний свет - Анатолий Николаевич Курчаткин

в одной роте с тобой, — отвечал скептически все тот же, что говорил ему об этом и давеча.

— Ну, нет так нет, а вдруг! — говорил худой. — Выйдет сейчас — спрошу. Интересно же. А вдруг! Знаешь, какие совпадения бывают? Ой-е-ей, какие бывают, закачаешься! Отец с сыном в окопе встречались, сам свидетелем был, не был бы — ни за что не поверил!..

Дверь комнаты распахнулась, и в коридор вышел Владимир Матвеевич. Лицо у него было тяжело налито свинцово-черной кровью.

— Ну чего? Что? Как там? — враз заспрашивали его, и худой поднялся ему навстречу с едва удерживаемым на языке вопросом.

— А-а, мать! — не глядя ни на кого, ненавистно сказал Владимир Матвеевич, закрывая за собой дверь ударом ноги. — Молокососы драные! Им бы такого!., С тридцать девятого по сорок пятый, а не положено!..

Он пошел по корндору, надев на ходу шапку и сунув руки в карманы своего милицейского полушубка, и разом после этих его слов возникла тишина, только смотрели ошеломленно ему вслед, и худой тоже так ничего и нс сказал, попятился, нашарил рукой стул и сел.

Дверь комнаты снова открылась.

Все, один за другим, повернули теперь головы в ее сторону. На пороге, держась одной рукой за ручку, вторую уперев в косяк, стоял молодой, лет тридцати пяти, не больше, гладко выбритый, с тугим лоснистым валиком жира под коротким подбородком, с пасмурно-недовольнымн серыми глазами майор.

— Чего не заходит никто? — спросил он. — Или что, не ко мне? Сидевший первым у двери вскочил и готовно обдернул пальто за лацканы. — Как не к вам? К вам! К вам! — зашумели все. И Евлампьев тоже сказал: — К вам направили…

— Если ко мне, нечего рассиживаться. Один вышел — другой зашел, — приказывающе сказал майор. И спросил: — Последний кто?

Евлампьев поднялся:

— Я последний.

— Скажите, кто придет за вами, пойдут ко мне после перерыва. В час у меня перерыв, вы до перерыва последний. Пройдите! — пригласил он того, что в готовности стоял у двери, и, отпустив ручку, ушел внутрь комнаты.

— А что же это вашему-то товарищу не дали? — спросил Евлампьева, когда дверь захлопнулась, его сосед.

— Да откуда ж я знаю? — Евлампьев удивился вопросу. — Мы с вами оба здесь сидели.

— Не, ну, может, биография его известна…

— Да они еле знакомы, не ясно, что ли? — вмешался тот, худой. — Не очень знакомы, да? — спросил он Евлампьева.

— Да сразу по нему видно, по запасным полкам где-нибудь с кальсонами-портянками всю войну прошарашился, — громко и насмешливо проговорил тот, что раньше все осаживал худого насчет Будапешта. — Сразу видно, с первого взгляда, что портяночник, чего и гадать.

— А что, не всем разве, кто в армии был, положено? — спросил кто-то с другого края очереди, Евлампьев не увидел — кто.

— А что ж! — ответил ему худой. — Ты, может, всю войну где-нибудь в Омске-Томске у склада простоял, ни в одном бою не участвовал, жизнью не рисковал, тебе тоже, что ли? Нет, конечно!

— Как это — я не участвовал?! — с обидой воскликнул тот, невидимый.Ты знаешь, чтоб говорить?

— Да не о тебе речь! Это для примера! При чем здесь ты! — сразу в несколько голосов стали успокаивать его, и сам худой тоже.

Дверь открывалась, закрывалась, очередь впереди делалась все меньше и меньше, Евлампьев пересаживался все ближе и ближе к двери, несколько раз за ним пытались занять, он объяснял, что к чему, и, потоптавшись возле него, люди уходили. Не выдали временное удостоверение еще одному, тому самому, что все осаживал худого и назвал потом Владимира Матвеевича портяночником, он вышел из комнаты с потерянно-несчастным лицом и на вопрос худого только махнул рукой: «А-а! Долгое дело мне…»

Когда Евлампьеву наконец подошло заходить, минутная стрелка на его часах как раз пересскла «12».

Комната была маленькая, узкая, в ней боком один к другому стояли два стола, майор сидел за тем, что поближе к двери, а за другим, вполоборота к нему, с лицом, скрытым в тени, сидел еще один человек, в штатском.

Штатский в ответ на приветствие Евлампьева молча кивнул, майор быстро проговорил: «Здрасте»,показал на стул напротив себя и спросил:

— Последний?

— Последний.

— Ну и отлично, — сказал майор.Давайте ваши документы, что у вас есть.

— Вот, да… пожалуйста! — слазил Евлампьев в карман пиджака и достал паспорт.

— Та-ак, хорошо, Емельян Аристархович, — раскрыв паспорт, глянул в него майор. — А еще что?

Документы, подтверждающие ваше пребывание на фронте? Военный билет, справки о ранениях…

Военный билет, справки… Евлампьев оглушенно смотрел на майора и молчал. Почему-то ему казалось, что все в военкомате уже подготовлено, все списки, все сведения о всех у них на руках, надо лишь прийти и подтвердить, что такой-то и такой-то, участник Великой Отечественной войны, это вот ты самый и есть. А тому, что везде, в каждом объявлении было написано: «Документы, подтверждающие участие в Великой Отечественной войне», он как-то не придал никакого значения: так, для проформы написано, главное — у них в военкомате, там у них весь учет.

— Так что? — повышая голос, спросил майор. — Есть какие документы, я говорю!

— Простите… а-а что… надо разве? — осилил наконец себя спросить Евлампьев.

— А что же, мы первым встречным-поперечным удостоверения выдавать должны? Кто ни заявит, что он кровь проливал, тому и давай, что ли? — На лице у майора появилось выражение тягостности ему этого разговора.

— А разве не в военкомате у вас… списки, учет? — зачем-то еще спросил Евлампьев, хотя и так уже все ему стало ясно.

Майор помолчал. Под гладкой лоснистой кожей у него походили желваки.

— Вот и заводим учет, — сказал он затем. — А до того не было. Так а вы-то что, вы участник войны?

— Участник, — тупо сказал Евлампьев.

— И что же, документов никаких нет?

— Нет.

— А где они?

Евлампьев посилился вспомнить, какие такие военные документы у него были… выписывался из госпиталя — дали справку о ранении, это да, с нею и пришел в военкомат… а после? Нет, ничего вроде бы не выдавали ему больше и ни разу, как других, не вызывали с той поры на переосвидетельствование… Или же выдавали, но