Книга Осада, или Шахматы со смертью - Артуро Перес-Реверте

— Следует отправить на заморские территории еще войска и подавить инсургентов, — говорит один.

— Покончить с этим вопиющим безобразием, — поддерживает его второй.

— Плохо лишь то, что если это и будет сделано, то за наш с вами счет. На наши деньги.

— А то на чьи же? — саркастически вмешивается третий. — Кого еще в Испании доить, как не нас?

— Ни стыда, ни совести… Регентство, хунта и кортесы впились в нас хуже пьявок и высасывают из нас кровь.

Дон Эмилио Санчес Гинеа — в строгом темно-сером фраке, в коротких штанах и черных шелковых чулках — отвел Лолиту в сторонку, к краю стола у окна, выходящего на бухту. Компаньонов тоже заботит невеселая ситуация с финансами. Мало того, что в прошлом году Кадис пожертвовал на нужды обороны миллион песо, недавно пришлось раскошеливаться на новые и новые затеи вроде военных экспедиций в Картахену и Аликанте, обошедшихся в шесть с половиной миллионов реалов и позорно провалившихся. А сейчас ползут слухи — а там, где дело касается податей и пошлин, слухи имеют неприятное свойство подтверждаться — о том, что якобы собираются ввести новый прямой налог на имущество, предварительно опубликовав сведения о нем. Дон Эмилио негодует. По его мнению, это одинаково крепко ударит и по тем, кто ведет свои дела умело и успешно, и по тем, кто дела своего не знает. Первых — потому что прижмут их еще сильнее; вторых — потому что коммерция зиждется на добром имени предпринимателя, и, если станет известно о трудностях, переживаемых некоторыми компаниями, это никак не укрепит доверия к ним, а где доверие, там и кредит. И уж во всяком случае, выбрано не лучшее время для подсчета чужих денег — приток колониальных товаров сократился, капитал иссякает.

— Это просто сумасшествие, — подводит итог старый негоциант. — Сумасшествие — вводить такой налог в торговом городе, где нет меры надежней, чем престиж, репутация и доброе имя… Да и не сможет никто подсчитать наши состояния, пока не сунет нос в наши гроссбухи. А это уже противозаконно.

— Свои, по крайней мере, я им не открою, — решительно произносит Лолита.

Она мрачнеет. Задумывается. Жестче становится линия поджатых губ.

— Уладим как-нибудь.

Мантилья откинута на плечи. Волосы собраны в узел на затылке и заколоты черепаховым гребнем. Рядом с тарелкой, на которой ее пальцы крошат ломтик миндального торта, лежат закрытый веер, бархатный кошелек и стоит стакан прохладительного — молоко с корицей.

— Я слышал краем уха — у тебя неприятности, — понизив голос, говорит дон Эмилио.

— Вы хотели, наверное, сказать, что и у меня тоже? У кого их сейчас нет?

— Ну да, ну да — конечно. И у меня, и у Мигеля…

Лолита кивает, не произнося больше ни слова. Как и очень многим негоциантам, государственное казначейство должно ей пять миллионов реалов, из каковой суммы выплатило всего лишь десятую часть — 25 000 песо. Если долг так и не будет погашен, это грозит банкротством или по меньшей мере приостановкой платежей.

— Я, дитя мое, знаю наверное, что правительство получило от Лондона ссуду и располагает денежками, но кредиторам из них не перепадет ни единого песо… Точно так же распорядилось оно и деньгами, поступившими из Лимы и Гаваны.

— Неудивительно… Поэтому у меня так неспокойно на душе, дон Эмилио… Мало-мальски серьезный удар — и я останусь без ликвидных средств.

Санчес Гинеа уныло покачивает головой. Лолита замечает, что и он утомлен, озабочен, и даже такое событие, как крещение внука, не веселит его. Слишком много невзгод и забот лишают спокойствия того, кто был ближайшим другом и партнером ее отца. Кончается эпоха, тихо произносит он. Мой Кадис исчезает, с ним вместе угасну и я. Но не завидую вам, молодым. Тем, кто будет жить здесь лет через пятнадцать-двадцать. При каждой встрече старик непременно заговаривает о том, что ему пора удалиться на покой, отойти от дел, передав их всецело на попечение Мигеля.

— Ну а что слышно о нашем корсаре?

Задав этот вопрос, дон Эмилио оживляется — как будто свежий морской ветер выдул тягостные мысли — и даже слегка улыбается. Лолита придвигает руку к стакану, но не прикасается к нему.

— Все вроде бы слава богу… — Она на миг устремляет взгляд туда, где за окном виднеется бухта. — Однако морской трибунал разбирает дела страшно медленно. В треугольнике Гибралтар — Тарифа — Кадис вообще все движется еле-еле. Вы сами знаете, друг мой, что «Кулебра» — большое подспорье, но не выход из положения. Да и кроме того, все меньше французских кораблей рискует плавать в наших водах… Придется, вероятно, идти за добычей подальше, за мыс Гата.

Старик кивает. Улыбается, вспоминая, вероятно, как противилась Лолита его уговорам, как не желала иметь дело с корсарами.

— Наконец-то ты стала воспринимать его всерьез и как должно, дитя мое.

— Что делать, что делать, дон Эмилио… — Она тоже улыбается не без насмешки над собой. — Трудные времена…

— Может быть, пока мы тут, он уже захватил очередной трофей. Нынче утром по эту сторону Торрегорды заметили два судна. Уж не наш ли это капитан Лобо конвоирует добычу?

Лолита невозмутима. Она тоже получила сведения с дозорной башни.

— Как бы то ни было, — говорит она, — надо постараться, чтобы он вскоре опять вышел в море.

— Ты, помнится, говорила — в Левант?

— Да. После падения Аликанте там очень оживилось судоходство. «Кулебра» сможет использовать Картахену как свою базу.

— Недурно придумано… Совсем недурно…

Оба замолкают. Теперь уже старый дон Эмилио задумчиво смотрит в окно, а потом обводит взглядом оживленный зал. Весь он гудит мужскими и женскими голосами, говором и смехом, приглушенными возгласами хорошо воспитанных детей. Праздник длится, отчуждаясь от неумолимой действительности, что кипит за стенами гостиницы, а сюда проникает лишь время от времени, напоминая о себе отдаленным грохотом французских орудий. Мигель Санчес, заметив, что отец и Лолита уединились и ведут в стороне приватную беседу, с улыбкой на лице, с сигарой в одной руке, с бокалом — в другой направляется к ним. Но старик жестом останавливает его. Мигель, отсалютовав бокалом, послушно поворачивает назад.

— А про «Марка Брута» ничего не слышно?

Дон Эмилио спрашивает это, понизив голос, ласково и участливо. Но от вопроса тень наползает на лицо Лолиты — наследницы торгового дома Пальма. Судьба корабля давно уже не дает ей покоя.

— Пока ничего. Запаздывает… Должен был выйти из Гаваны пятнадцатого числа прошлого месяца.

— Где сейчас, неизвестно?

Лолита не хочет лукавить и, пожав плечами, повторяет:

— Пока ничего. Но жду… жду со дня на день.

На этот раз молчание — долгое и многозначительное. Собеседники — люди опытные и знают, что корабль может погибнуть — потерпеть крушение, попасть в руки корсаров. Да мало ли в каком еще обличье явится злая судьба… Один-единственный рейс способен разорить или озолотить фрахтовщика. «Марк Брут», считающийся лучшим кораблем компании Пальма: 280-тонный, окованный медью, с четырьмя 6-фунтовыми пушками — везет в Кадис груз чрезвычайной важности и особой ценности, из коего компании Санчеса Гинеа причитается небольшая часть. В трюмах — сахар, зерно, индиго и 1200 медных отливок из Веракруса. Сколь бы сердечны ни были их отношения, табачок все же, как говорится, держать надобно врозь, а потому главного дон Эмилио не знает — помимо всего этого, там же припрятаны 20 000 серебряных песо, которые принадлежат Лолите и должны обеспечить наличность, а значит, и кредит. Их пропажа нанесет ей сильнейший удар, тем более тяжкий, что на этот раз, из-за деликатности всей операции, морские риски пойдут за счет компании «Пальма и сыновья».