Книга Сто тридцать четвёртый «М» - Simejaza

нынче ВАР кормят.

— Сухпайками, поди, как обычно, — кисло, с нотками грусти, выдохнула тогрута, видимо, вспомнив их вкус. Я же впервые за столько времени рассмеялась, глядя на подростка.

— Нет, подруга, мы в 102-м звёздном, судя по шевронам на плечах экипажа. У нас, — в этот момент что-то болезненно защемило в душе, сбивая с речи. — То есть, тут… стандартный клоновский сухпай совсем не в почёте. Пошли, проверим насколько.

— А так разве можно… было?

— Сама удивлялась, даже когда командовала ими, но, в принципе, это не запрещено. А мы тем более на спецтранспорте спецгруппы и вообще — тут всё должно быть с приставкой "спец". Даже сухпайки. Ага.

— Да ладно? — Асока выглядела удивлённой и даже слегка повеселевшей.

— А-га, — довольно улыбнулась я, внутренне ухмыляясь. — А то ты не пробовала, что Чекушка готовит?

— Ну да, но… Но позже мы обязательно выловим этого вашего Кэпа и поиздеваемся! — с озорной улыбкой тогрута засунула руки в карманы лётного комбеза.

Хе-хе-хе-хе. Ну, Кэп, теперь ты точно от нас не отвертишься!

End POV

Крейсер "ТU-134", тип Щедрый. Корабельное время 18:41. Кубрик. Клон КТ-220426 "Джони".

На каждом корабле ВАР в отделении для десгруппы был такой уголок. Тихий, спокойный, иногда тёмный, а чаще всего — подсвеченный парой смонтированных в виде любой приблуды светильников.

Любой мог подойти к этому уголку и что-то там положить на специальную полочку или повесить фотографию, распечатанную с датапада… Или вписать рядом на стене номер несмываемым маркером от руки, или нацарапать ножом прямо на термопластане переборки.

Неизменным оставалось только название этого уголка.

"Вечная вахта".

Я стоял и с каким-то остервенением выцарапывал под фотографией строя последнюю строчку из десятка формального приказа назначения на "вечную вахту" по кораблю. Это моя обязанность, как их командира.

На серой, безжизненной стене, неровными, рваными царапинами красовался список, замыкавший которым был такой весёлый и очень, очень больно выглядевший сейчас именно здесь, несуразный и такой страшный номер. "КТ-220442"

Сорок второй. Весельчак с легким топографическим кретинизмом и неунывающий оптимист. Любознательный и улыбчивый. Безумно добрый и отзывчивый. Брат, который, никогда не раздумывая, кидался в самое пекло и закрывал спину… собой. Чудовищная смерть — погибнуть от выстрела своих. Страшная. Невыносимая и такая красивая. Что может быть лучше, чем забрать с собой максимум врагов, когда некуда отступать? Когда просто нельзя отступать. Такова наша судьба. Нас для этого создали.

Нож почти выскользнул из руки, когда в стене отчетливо проступила последняя точка[28] номера. В сознании плескалась злость на пополам с болью. Чёртовы твари! Хреновы политиканы, чтоб они сдохли в огне плазмы! Скольким моим братьям надо умереть, чтобы их жажда власти утолилась нашей кровью? Ненавижу…

— Джони. Возьми. Это награда Сорок второго.

Голос главного клона на борту, после лайн-коммандера Чёса, вырывает из сумрака боли.

В руках Кэпа красивая простая, обтянутая бархатом коробочка, на подушке под свидетельством о награждении, закрепленном ленточкой на крышке, лежит новенькая, простенькая, но никому кроме нас, здесь всех собравшихся, ненужная медаль. Орден "Герой Республики III ст."

Аккуратно ставлю открытую коробочку на полку под фотографией. Чего тут только нет. От разбитых шлемов до фигурок, вырезанных из всего на свете теми, кто уже никогда ничего не сможет сделать для тех, кто собрался тут.

Кто-то что-то говорил. Наверное, правильные красивые слова. Нужные. А я стоял и сжимал нож в руке не в силах его ни отпустить, ни выронить. Сорок второй, братишка, ну как же так, а? Как же я теперь без тебя?

— Простите, парни, — шепчу, — не сберёг. Наверное, я плохой командир.

— Вы хороший командир, сержант, и должны гордиться такими подчинёнными, — сказал подошедший летёха.

Осознание того, что я тут стою не один — смело наплывом странного, щемящего чувства в груди. Вроде как осиротел и вроде как вдруг нашелся. Обернулся и… Мимолётное, неуместное, но правильное ощущение, что вот они, все, кто погиб, тут стоят, среди живых, и улыбаются, подбадривая. Практически слышу, как Сорок второй шепчет из строя — "Не расстраивайся, Джони, я не умер, просто ушел в Силу на перегруппировку. "

Поднимаю взгляд на летёху.

— Я горжусь, сэр, — улыбнулся я, сглатывая слезу. — Я ими горжусь…

Город в облаках (ч.1) Шухер

Вот всё в армии хорошо. Везде порядок, всё разлиновано, отмерено, закреплено положением соответствующего устава, и за каждый винтик отвечает специально назначенный боец, а если у винтиков наметился комплекс мероприятий от ПХД до боевой тревоги — соответствующий дежурный. Делается это для того, чтобы в случае если какая-нить кракозябла превысит или проебланит — соответствующим образом, с помощью фантазии и лютого старшины эту самую кракозяблу просветительно наскипидарить, дабы не началась в войсках анархия, долбокретинизм и прочая небоеспособность.

Страшнее небоеспособности может быть только небоеспособность тотальная. Это когда, так сказать, ВЕСЬ наличествующий состав отказывается по каким-либо причинам выполнять поставленную задачу. Даже когда бойцы переходят на сторону врага — это херня. Ты по крайней мере знаешь — с кем, чем и как воевать, и какие сведения уплыли на ту сторону.

Нет, оно по первой у горе-командиров вызывает легкое недоумение, когда бойцу говорят — приказ — спуститься в яму с говном, а потом ему начинают разные неэротичные позы из камасутры советовать принять, чтобы ему, значит, в яму интереснее лезть было, ну и хлебало его, бойцовское, значит, пошире открыть, чтобы выхлебать, значит, эту яму быстрее… А он, боец, значит, глазками так это — хлоп-хлоп и такой: "Не буду". А ему говорят — мол, ты чего, товарищ боец, охренел, мол, лезь, говорят тебе, а то щас тебя, понимаешь, в той самой эротичной, понимаешь, позе цуцерыкать будут начальственно-самолично, понимаешь. А он стоит, молчит, мнётся и выразительно так затвором — клац. И тут до горе-командира доходит, что боец этот непросветлённый премудростью неуставного говнохлебания в эротичной позе "зю" ща его командирскую цуцерыкалку натурально отстрелит, а стоящие вокруг остальные бойцы в этой яме с дерьмом его самого ещё и закопают, как хомячка с ящуром.

Ибо истинно говаривают умные полковники — "Комрот-долбоёб — горе в семье."

Вот, значит, стою я, смотрю на ёбанаврот, который творится вокруг, и не знаю — пристрелить пидараса и под трибунал опять прогуляться, хоть и не очень хочется, или хуй его пойми, что делать, но вмешаться надо по-любому, пока до смертоубийства не дошло. Вопрос — как? Да и, сопсна, надо ли? Так-то светиться нельзя, но ситуация уж больно поганая…

А всё потому, что этого, судя по выправке, бывшего юстициара-администратора из штабнюков,