Книга Дагги-Тиц - Владислав Крапивин

«Но меня-то зачем ты поволок с собой?» — малодушно подумал Инки.

Гвидон, кажется, уловил эту мысль.

— Инки, мне больше некого было позвать. Все у нас хорошие люди, но они бы не пошли. Не потому, что боятся, а… вообще… Разве что Никитка пошел бы, но он же кроха…

Инки сел. Обхватил перемазанные колени. Стал смотреть на стрекоз. То, что должно было случиться, казалось неизбежным. Инки чувствовал теперь, что оно втягивало его в себя с давних пор. С того дня, когда он встретился с Борисом. И потом, когда он пошел закапывать Дагги-Тиц и нашел в тайнике гирю. И когда прилетел в Брюсово и встретил «штурманят»…

«Но ведь часы-то тикают именно благодаря Борису. Благодаря его гире», — подумалось вдруг Инки. Да! И тот факт, что они тикают, до сих пор вносит в жизнь Инки уверенность.

Но может ли эта уверенность, эта прочность жизни быть настоящей, когда есть на свете такие нелюди, как Молочный? Те, от которых, будто черные лучи, разлетаются всякие беды?…

— Понимаешь, нельзя же так… — снова услышал он Гвидона. Его полушепот-полустон. — Бориса нет, а этот подонок живет и радуется. И плюет на всех…

И опять Гвидон был прав. Эта правота Гвидона подчиняла Инки, заставляла кивать, выполнять команды. А еще — боязнь, что Гвидон сочтет его изменником. И не станет друга…

Дальше он двигался, как робот.

Они завернули ржавую «рыбу» в футболку Гвидона, сверху продели найденный под березой сухой сук. Взяли за два конца. Сильно пригибаясь, понесли этот груз через цепкие кусты к началу «переправы». Не той, по которой добрались сюда, а через другую часть болота — узкую, примыкающую к изгибу дороги. Груз и правда был немаленький, Гвидон едва ли управился бы с ним в одиночку на пути через илистую жижу и осоку. Инки скоро умотался так, что почти перестал бояться… А путь был похож на прежний: то затопленные доски, то камни, то вязкое дно, а сверху и вокруг — метелки тростника, режущая трава, сладко пахнущие соцветия. Иногда ноги щекотали струйки холодных родничков, и это было приятно (если можно в такие минуты думать о приятности). На этот раз шли недолго. Болото кончилось рядом с широкой грунтовкой, на ней искрился утрамбованный гравий. Странно, что богатей Молочный не проложил к своей вилле асфальт или бетонку. Впрочем, Инки подумал про это мельком. Главная мысль была: скорей бы опустить на землю груз — так отчаянно ныла правая рука.

Опустили. Сели в траву у обочины.

Отдышались.

Дорога шла по перемычке среди болота, возникала из кустов и уходила в кусты. Гвидон пооглядывался и шепотом объяснил:

— Вон там, за кирпичами, есть выемка. Самое удобное место…

Инки не шевельнулся, ныла спина. Он почему-то вспомнил тайник под скамейкой и гирю. Гиря, кстати, была похожа на маленький снаряд… А еще он подумал опять про красный флаг с косицами. Но эти мысли были где-то позади знойного звона, который забивал уши, кружил голову.

Гвидон снова достал из сумки металлический цилиндр (да, как граната или как банка из-под сгущенки). На донышке цилиндра была втулка с тонкой резьбой. Гвидон пальцем протер горловину снаряда, прикусил губу и стал медленно вкручивать банку. Инку прошило неожиданным ужасом. До сих пор снаряд был безвредным «поленом» и не вызывал боязни. Но если сейчас в банке что-то щелкнет, сработает раньше срока…

«Я ничего не почувствую», — постарался утешить он себя. И хотел закрыть глаза, но не смог.

Гвидон оглянулся на Инки. На лбу Гвидона искрились капельки. Он улыбался.

— Не бойся. Взрыватель никогда не сработает без сигнала моего мобильника. Такое устройство… ты лучше смотри и слушай, нет ли поблизости машин…

Инки знал, что обязан смотреть и слушать. Но не мог. Просто сидел, а в ушах звенело. И в глазах трепыхались от солнца желтые бабочки. К счастью, не появилось ни одной машины.

Гвидон взял снаряд с блестящим взрывателем на руки, как младенца. Встал на колени. И так, на коленях, двинулся к дороге. К торчащей из-под грунта кирпичной кладке (наверно, это были остатки каких-то старых подпорок). Оглянулся:

— Инки, помоги…

А что было помогать?

Инки мелко засуетился. Дело было даже не в облепившем его страхе, просто он не знал, что делать. Потом сообразил, взял в ладони заднюю часть снаряда, принял на себя часть груза (к мокрой коже прилипли чешуйки ржавчины). «Хоть бы скорее все это кончилось…»

Кончилось.

Они уложили снаряд в выемку за кирпичами, Гвидон присыпал ее землей и каменной крошкой. Закидал сухими стеблями. Шумно подышал. И вдруг улыбнулся — легко так, будто смастерил какое-то приспособление для спектакля: кошачью мяукалку или кудлатый хвост для пса Бурбона.

— Инки, пошли. Здесь нам больше делать нечего…

И, опять пригибаясь, они выбрались на болотистый брод.

…Обратный путь показался более коротким. И чем дальше уходил Инки от дороги, тем слабее делался страх. Совсем не прошел, но в нем появилась какая-то отстраненность. Снаряд был теперь далеко, и взорваться ему предстояло не сегодня. И… может быть, Гвидон еще передумает? Или случится что-нибудь такое, что изменит вообще все будущие события… Скорее всего, Инки просто устал бояться и мучиться. По крайней мере, когда вышли на Земляной Вал, в Инки уже не было прежней тоскливой дрожи.

На углу Нагорной и Летчиков они попрощались.

— До завтра… — полувопросительно сказал Гвидон.

— Ага… — кивнул Инки.

Гвидон холодными пальцами взял его ладонь. Проговорил мягко, даже ласково:

— Инки… мы ведь никому про это ни словечка. Да?

Инки глянул честно, ответил твердо:

— Конечно.

Взрыватель

Был уже вечер, но дома не оказалось ни матери, ни Егошина. Зато встретила Инки Маргарита Леонтьевна. Встала на пороге.

— Ангелы небесные! Что с тобой?

— Что? — буркнул Инки. Не любил он вмешательств егошинской сестры в свои личные дела.

— Что с твоими брюками!

— Ничего… Сам постираю…

Он выстирал бриджи в жестяном корыте, развесил на перилах шаткого балкона. Лег на свою койку.

— Алька! Кис-кис…

Альмиранте был дома. И явился на зов друга (хозяином он Инки не считал: как и все настоящие коты, он был сам себе хозяин).

— Иди сюда, бродяга.

Алька устроился на Инкиной груди. Был он уже почти взрослый кот, увесистый. Потерся мордой об Инкину майку, заурчал.

— Вот такая у нас жизнь, — сказал ему Инки.

Алька считал, что жизнь совсем даже не плохая. В миске у порога лежала свежая рыбешка с базара, форточка для прогулок была открыта, Инки чесал его за ухом, а часы отмеряли привычный ритм: «Дагги-тиц… дагги-тиц…»