Книга Один в Берлине - Ганс Фаллада
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Прощай, товарищ!
И совершенно машинально Отто Квангель громко ответил:
– Всего тебе хорошего, товарищ! – Лишь мгновение спустя он осознал, как бессмысленно было это «всего тебе хорошего», обращенное к смертнику.
Отперли дверь, и они вышли в тюремный двор. Меж стенами еще висела ночная тьма. Квангель быстро глянул налево и направо, от его напряженного внимания ничто не укрылось. Он видел в окнах тюрьмы множество бледных лиц, товарищей, тоже приговоренных к смерти, но пока живых. Навстречу процессии с громким лаем метнулась овчарка, караульный свистом отозвал ее, она, рыча, вернулась на место. Щебень хрустел под множеством ног, при свете дня он, наверно, будет слегка желтоватым, теперь же, при свете электрических ламп, казался беловато-серым. Над стеной виднелся призрачный контур голого дерева. Воздух морозный, сырой. Квангель подумал: через четверть часа я больше не буду мерзнуть – забавно!
Язык нащупал стеклянную ампулу. Но пока что слишком рано…
Странно, он очень отчетливо видел и слышал происходящее вокруг, до мельчайшей детали, но все это казалось ему нереальным. Ему все это когда-то рассказывали. Он лежал в своей камере и грезил. Да-да, совершенно невозможно, чтобы он находился здесь физически, а все те, что идут вместе с ним, с их равнодушными, или грубыми, или алчными, или печальными лицами, все они нематериальны. Щебень не щебень, и шарканье ног, хруст камешков под подошвами – все это во сне…
Новая дверь – и они очутились в помещении, освещенном так ярко, что Квангель сперва вообще ничего не увидел. Конвоиры внезапно рванули его вперед, мимо коленопреклоненного священника.
Палач с подручными подошел к нему. Протянул руку.
– Ну, не серчай! – сказал он.
– Да что ты, с какой стати? – ответил Квангель, машинально пожимая ему руку.
Пока палач снимал с него куртку и срезáл воротник рубашки, Квангель смотрел на тех, что пришли вместе с ним. В ослепительном свете он различал только круг белых лиц, глядящих на него.
Это сон, подумал он, и сердце забилось быстрее.
От зрителей отделилась какая-то фигура, и, когда она приблизилась, Квангель узнал невысокого, услужливого врача в светло-сером костюме.
– Ну как? – спросил врач с блеклой улыбкой. – Как мы себя чувствуем?
– Всегда спокойно! – ответил Квангель, меж тем как ему связывали руки за спиной. – В данный момент небольшое сердцебиение, но полагаю, в ближайшие пять минут все пройдет.
И он улыбнулся.
– Погодите, я вам кое-что дам! – сказал врач и полез в сумку.
– Не трудитесь, господин доктор, – ответил Квангель. – У меня все есть…
На секунду он высунул меж тонкими губами кончик стеклянной ампулы.
– Ну что ж, – в замешательстве сказал врач.
Они повернули Квангеля. Теперь он видел перед собой длинный стол, обтянутый гладкой, тусклой черной клеенкой. Увидел ремни, пряжки, а прежде всего нож, широкий нож. Как ему показалось, нож висел очень высоко над головой, угрожающе высоко. Сталь поблескивала сероватым серебром, коварно глядела на него.
Квангель легонько вздохнул…
Внезапно рядом с ним вырос начальник тюрьмы, обменялся с палачом несколькими фразами. Квангель не сводил глаз с ножа. И слушал только вполуха:
– Передаю вам, палачу города Берлина, Отто Квангеля, чтобы вы посредством гильотины лишили его жизни, как назначено правомочным приговором Народного трибунала…
Голос звучал невыносимо громко. И свет слишком яркий…
Сейчас, подумал Квангель. Сейчас…
Но ничего не предпринял. Страшное, мучительное любопытство щекотало его…
Еще несколько минут, думал он. Я должен узнать, каково лежать на этом столе…
– Ну давай, старина! – воскликнул палач. – Не разводи канитель. Через две минуты все кончится. Кстати, ты про волосы не забыл?
– Лежат возле двери, – ответил Квангель.
Секунду спустя он лежал на столе, чувствуя, как ему пристегивают ноги к столу. Стальная скоба опустилась на спину, крепко прижала плечи к клеенке…
Воняло хлоркой, сырыми опилками, воняло дезинфекцией… Но сильнее всего, перекрывая все прочие запахи, воняло чем-то отвратительно-сладким, чем-то…
Кровью… – подумал Квангель. Воняет кровью…
Он услышал, как палач тихонько прошептал:
– Пора!
Но как ни тихо он шептал, так тихо ни один человек шептать не умеет, Квангель услышал, услышал это «пора!».
Услышал и жужжащий звук…
Вот сейчас! – мелькнуло в голове, зубы хотели было разгрызть ампулу с цианистым калием…
И тут накатила тошнота, поток рвоты наполнил рот, захлестнул и ампулу…
О господи, подумал он, я ждал слишком долго…
Жужжание превратилось в свист, свист – в пронзительный вопль, достигавший, наверно, до звезд, до престола Господня…
И лезвие разрубило ему шею…
Голова Квангеля падает в корзину.
Секунду он лежал совершенно недвижно, словно обезглавленное тело было ошеломлено шуткой, какую с ним сыграли. Потом тело приподнялось, забилось в ремнях и стальных скобах, подручные палача кинулись на него, стараясь прижать к столу.
Вены на руках покойника все вздувались, потом все обмякло. Слышалось только, как течет кровь, глухо шурша, журча стекает вниз.
Через три минуты после падения лезвия бледный врач слегка дрожащим голосом констатировал смерть казненного.
Труп убрали.
Отто Квангеля более не существовало.
Свидание Анны Квангель
Месяцы приходили, месяцы уходили, времена года сменяли друг друга, а Анна Квангель по-прежнему сидела в своей камере и ждала свидания с Отто Квангелем.
Порой надзирательница, у которой Анна теперь была любимицей, говорила ей:
– По-моему, госпожа Квангель, они совсем про вас забыли.
– Да, – приветливо отвечала узница № 76. – В самом деле, похоже на то. Меня и моего мужа. Как там Отто?
– Хорошо! – поспешно отвечала надзирательница. – Привет вам передает.
Надзирательницы договорились между собой не сообщать доброй, старательной женщине о смерти мужа. Регулярно передавали ей приветы.
На сей раз небеса обошлись с Анной благосклонно: ни досужие сплетни, ни ретивый пастор не разрушили ее веры, что Отто Квангель жив.
Почти весь день она сидела за маленькой ручной вязальной машинкой, вязала носки для солдат на фронте, изо дня в день.
Порой тихонько напевала за работой. Теперь она была совершенно уверена, что они с Отто не только увидятся, нет, но и проживут вместе еще долго-долго. Про них либо вправду забыли, либо втайне помиловали. Вряд ли осталось еще долго, скоро они выйдут на волю.
