Книга Генерал Алексеев - Василий Цветков

При этом союзники подчеркивают, что как только совершится объединение Верховного Командования в лице генерала Алексеева, сейчас же союзники окажут ему самую действительную материальную поддержку».

Б. Суворин позднее писал о нем как о «единственном защитнике русских интересов» перед представителями победившей Антанты. «Если бы он был жив, с Россией не могли бы поступить так несправедливо, как поступила с нами знаменитая Версальская конференция. Даже если нашу дипломатию не пустили в “залу зеркал” Версальского дворца, где сорок лет тому назад Бисмарк диктовал свои условия побежденной Франции, даже если услужливые люди в восторге победы могли забыть Россию и ее роль в Великой войне, они никогда не могли бы игнорировать генерала Алексеева, так честно с 1914 года по самый последний день своей жизни державшего знамя Франко-Русского Союза. Мы все, для которых память его священна, уверены в том, что разделенные Германией во время войны его соратники Жоффр, Фош, Петэн, Кастельно, По и др., не могли бы допустить мысли о том, что этот человек, который оказал такие услуги нашему общему делу, в минуту опасности никогда не колебавшийся в вопросе, как относиться к Франции, несмотря на все немецкие искушения и их русских друзей, вроде Милюкова, мог бы изъять из этой конференции, так неудачно решивший в Версале слишком тяжелую задачу, в которой голос настоящих победителей не имел того голоса, который он имел бы право требовать.

Фош, Жоффр, Петэн, Хэгг, Битти не играли той роли, которую играл в ней какой-нибудь Мандэль». В этом вполне справедливом замечании Суворина проявилась очевидная тенденция в послевоенной Европе, когда решения политиков, экономистов и дипломатов звучали гораздо весомее слов военных, уже «сделавших свое дело»{146}.

Наконец, весьма характерно отношение к авторитету генерала Алексеева будущего Верховного правителя — адмирала Колчака. 14 октября 1918 г. он, находясь в Омске и занимая должность военного министра Всероссийского правительства, написал Михаилу Васильевичу письмо. В нем он, в частности, изложил свое представление о политической ситуации на Дальнем Востоке. Серьезное беспокойство Колчака вызывала активность японского командования из-за слабости и неопределенности российской власти в этом регионе: «Дальний Восток я считаю потерянным для нас, если и не навсегда, то на некоторый промежуток времени, и только крайне искусная дипломатическая работа может помочь в том безотрадном положении, в котором находится наш Дальний Восток. Отсутствие реальной силы, полный распад власти, неимение на месте ни одного лица, способного к упомянутой работе, создали бесконтрольное хозяйничание японцев в этом крае, в высшей степени унизительное и бесправное положение всего русского населения». Показательно, что Колчак, в сугубо информационном тоне, отмечал, что Алексеев — заместитель генерала Болдырева, а не наоборот — по решению Директории.

Сам же адмирал писал о своих намерениях вернуться на Юг и поступить на службу под командование Алексеева: «После попытки работать на Дальнем Востоке я оставил его, решив ехать в Европейскую Россию при первой возможности с целью повидать Вас и вступить в Ваше распоряжение в качестве вашего подчиненного, по благоусмотрению Вашему». Колчак в письме называл себя «покорным слугой» Его Высокопревосходительства, «глубокоуважаемого Михаила Васильевича» и писал, что Алексеев всегда был для него «единственным носителем Верховной власти, Власти Высшего Военного Командования», власти «бесспорной и авторитетной».

С большой долей вероятности можно предположить, что, в случае приезда Алексеева на Волгу и вступления в состав Всероссийского правительства именно ему довелось бы стать будущим Верховным правителем, никаких принципиальных возражений против его кандидатуры не возникло бы ни со стороны военных, ни со стороны кадетов и многих правых политиков, заинтересованных в скором перевороте и замене «демократической власти» Уфимской Директории единоличной властью военного диктатора.

Но все эти предположения имеют, но сути, «исторический» или, как принято говорить, «сослагательный» характер, поскольку возникли они уже после кончины Михаила Васильевича. Письма Болдырева, Колчака, приглашения Директории до адресата так и не дошли. Колчаку, ставшему уже Верховным правителем, позже ответил Деникин. В письме от 7 декабря 1918 г. он писал о преемственности власти: «После смерти Генерала Алексеева я принял на себя Главное Командование Добровольческой Армией, решив в таком единении с доблестной Армией продолжать борьбу за возрождение Единой, Неделимой России». В ответном письме адмирал особо подчеркнул, что начальник его штаба генерал-майор Лебедев и военный министр генерал-майор И.А. Степанов — «сотрудники генерала Алексеева».

Подобные несоответствия по времени в информации, к сожалению, являлись вполне типичными в условиях Гражданской войны, когда сведения о тех или иных, даже важных, политических решениях или событиях приходили со значительным опозданием или в искаженном виде. В Сибири и на Дальнем Востоке сообщения о гибели Корнилова и кончине Алексеева были получены только в ноябре 1918 г., после чего в храмах прошли заупокойные службы.

Показательна в этой связи оценка Алексеева Колчаком, данная им позднее, во время допросов в Иркутске в 1920 г.: «Я всегда очень высоко ценил личность генерала Алексеева, — говорил адмирал, — и считал его, хотя до войны мало встречался с ним, самым выдающимся из наших генералов, самым образованным, самым умным, наиболее подготовленным к широким военным задачам. Поэтому я крайне приветствовал смену Николая Николаевича и вступление Государя на путь верховного командования, зная, что начальником штаба будет генерал Алексеев. Это для меня являлось гарантией успеха в ведении войны, ибо фактически Начальник штаба верховного командования является главным руководителем всех операций»{147}.

В начале сентября 1918 г. состояние здоровья Михаила Васильевича уже трудно было назвать стабильным. Хотя и прекратились бесконечные переходы «военно-походного периода» Добровольческой армии, и курс лечения, пройденный в Новочеркасске, пошел на пользу, но для генерала крайне утомительным являлся тот напряженный график работы, который он по-прежнему, не жался себя, стремился соблюдать в Екатеринодаре. Негативно сказывались переживания и нервные перегрузки, вызываемые тем, чтобы снова и снова не позволять «обостряться» отношениям, «избегать» конфликтов, найти необходимый компромисс. Тяжелыми для него, привыкшего к ранним холодам северного климата, стали необычно жаркие, засушливые недели начала осени на Кубани. Душный, неподвижный воздух Екатеринодара сильно утомлял. Снова обострились почечные боли. По воспоминаниям дочери и многих его сотрудников, в августе — сентябре он часто проводил важные встречи, уже не вставая с постели. Преодолевая болезненное состояние, он присутствовал на параде по случаю взятия Екатеринодара 5 августа 1918 г., а на следующий день был на панихиде памяти Корнилова.

В таких условиях любая болезнь, даже незначительное на первый взгляд недомогание, могли стать роковыми. В начале сентября случилась легкая простуда, которая, хотя и прошла довольно быстро, повлияла на обострение старых воспалений. Несмотря на это, Алексеев не собирался «уходить от дел», от решения острых политических вопросов.