Книга Потемкин - Саймон Себаг-Монтефиоре

Сказанные много лет назад слова Екатерины: «мы ссоримся о власти, а не о любви», — были теперь верны, как никогда. Если убеждение не помогало, Потемкин пытался заставить ее изменить мнение. Екатерина плакала. Ее отказ сделать дружественный жест в адрес державы, готовой вторгнуться в обессиленную Россию, был совершенно неразумен, тем более, что Потемкин не настаивал на том, чтобы делать действительные уступки Фридриху Вильгельму, а всего лишь предлагал отвлечь его до тех пор, пока будет заключен мир с Турцией.

«Захар Зотов из разговора с князем узнал, что, упрямясь, ничьих советов не слушают, — записал секретарь императрицы. — Он намерен браниться. Плачет с досады, не хочет снизойти и переписаться с Королем Прусским».[954] Если бы война стала неизбежной, Потемкин, конечно, защищал бы свои турецкие завоевания, а от Пруссии откупился бы разделом Польши. Но раздел, который бы разрушил его собственные виды на Польшу, был для него последним выходом.[955]

Екатерина II Потемкин спорили целыми днями. 22 марта ее секретарь записал: «Нездоровы, лежат; спазмы и сильное колотье с занятием духа. Князь советует лечиться; не хотят, полагаясь на натуру». На следующий день: «Продолжение слабости [...]. Всем скучает. Малое внимание к делам».

Десятилетний Федор Секретарев, сын камердинера Потемкина, стал свидетелем одной из сцен между Потемкиным и Екатериной. Князь стукнул кулаком по столу и хлопнул дверью так, что задрожали стекла. Екатерина заплакала, потом заметила испуганного мальчика: «Пойди посмотри, как он?» Федя отправился в покои Потемкина и застал его в мрачном раздумье. «Это она тебя послала? — спросил он. — Пусть поревет». Но через несколько минут встал и пошел мириться. [956]

В апреле противостояние продолжилось. «Разные перебежки, — читаем в дневнике Храповицкого 7-го числа. — Досада. Упрямство доводит до новой войны». Но через два дня Екатерина наконец сдалась: «Сего утра князь с графом Безбородком составили какую-то записку для отклонения от войны. [...] Князь говорил Захару: как рекрутам драться с англичанами. Разве не наскучила здесь шведская пальба?»[957] Екатерина согласилась возобновить старый трактат с Пруссией и помочь ей получить у Польши Торн и Данциг. Но все же подготовка к войне продолжалась. «Обещаю вам, — писала Екатерина своему постоянному корреспонденту доктору Циммерману в Гамбург, специально отправив письмо через Берлин, — что вы будете иметь обо мне известие, если на меня нападут с моря или с сухого пути, и ни в каком случае не услышите, что я согласилась на те постыдные уступки, которые неприятель позволит себе предписать мне».[958]

Потемкин и Екатерина не знали, что коалиция вот-вот распадется. 29 (18) марта лидер английской оппозиции Чарльз Джеймс Фокс произнес в парламенте пламенную речь, доказав, что Англии нечего защищать под Очаковом, а Эдмунд Берк назвал Питта покровителем турок, «орды азиатских варваров». Русский посланник Семен Воронцов развернул широкую кампанию в английской прессе и объединил купцов от Лидса до Лондона, убедив их в пагубности войны с Россией. Чернила и бумага оказались сильнее прусской стали и английского пороха. Протестовали даже моряки. Адмирал Нельсон спрашивал: «Как мы будем противостоять флоту русской императрицы? Моря, неудобные для судоходства, и отсутствие дружественных портов — плохие помощники!» Стены домов по всему королевству запестрели надписями: «Нет войне с Россией!». 16 (5) апреля Питт отправил в Петербург Уильяма Фокнера, чтобы найти выход из конфликта, едва не стоившего ему кресла.

Екатерина поставила бюст Фокса в галерею Царскосельского дворца рядом с бюстами Демосфена и Цицерона. Потемкин заявил английскому посланнику Чарльзу Уитворту, что он и императрица — «баловни Провидения». Для того, чтобы добиться успеха, сказал он, «им довольно только пожелать этого».[959]

Теперь предстоящий праздник должен был отметить не только военную победу над турками, но и дипломатическую — над пруссаками и англичанами. Посыльные Потемкина развозили по Петербургу приглашение:

Генерал-фельдмаршал князь Потемкин-Таврический

просит зделать ему честь пожаловать

в понедельник 28го дня сего Апреля в шесть часов по полудни

в дом его что в Конной гвардии в маскерад,

который удостоен будет

Высочайшего присутствия

Ея Императорского Величества и Их Императорских Высочеств.[960]

32. ПИР ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ

Фельдмаршал князь Потемкин дал нам вчера

великолепный праздник, на котором я пробыла

с семи часов вечера до двух ночи...

Теперь пишу вам,

чтобы справиться с головной болью.

Екатерина II — барону Гримму

28 апреля 1791 года в 7 часов вечера императорская карета остановилась перед классической колоннадой дворца светлейшего, освещенного сотнями факелов. Государыня, в русском платье с длинными рукавами, с богатой диадемой на голове, вышла под балдахин, укрывавший ее от дождя. Ее встретил Потемкин в красном фраке и наброшенном на плечи черном с золотом и бриллиантами плаще. На нем было «столько алмазов, сколько может уместиться на платье». Адъютант нес за ним подушку с его шляпой, такой тяжелой от драгоценностей, что светлейший с трудом удержал бы ее на своей богатырской голове. Потемкин прошел между двумя рядами лакеев в светло-желтых ливреях с серебряными галунами и опустился на колени перед государыней. Она подняла его; он взял ее руку.

Рядом с дворцом были устроены качели, карусели и даже лавки, где бесплатно выдавались костюмы. От пятитысячной толпы народа исходил глухой шум. Князь приказал, чтобы доступ к столам открывали, как только появится императрица, но по ошибке дворецкого, принявшего карету одного из придворных за царскую, пир начался раньше времени. Толпа стремилась к столам с таким оживлением, что Екатерине, встревоженной событиями во Франции, на мгновение показалось, что «почтенная публика» взбунтовалась. Она с облегчением вздохнула, увидев, что причина шума — бесплатное угощение.[961]