Книга Своя-чужая боль, или Накануне солнечного затмения. Стикс - Наталья Андреева

Он послушался, а по дороге все гадал: в чем дело? Что произошло между директором и его женой? А вот и школа. Говорят, он здесь учился. Поднимает голову, смотрит на окна. Где кабинет его классного руководителя? Где окна, в которые он с тоской (как говорят) смотрел в начальной школе? Не помнит. Нерешительно входит. Здесь ему все незнакомо. Половина девятого, утро, техничка влажной тряпкой протирает полы.

– Тебе чего, милок?

«Милок» – это он, следователь прокуратуры Мукаев.

– Мне бы директора, – «тетенька», «бабушка», «гражданка»? Он делает паузу, во время которой «тетенька» его рассматривает. Он же переминается с ноги на ногу, словно школьник, которого не пускают без сменной обуви.

– Как подымешься на второй этаж – прямо по коридору. Там увидишь.

Поднимается через ступеньку, торопясь. Вот это хорошо, вот это правильно: вешать на двери таблички! «2‑й «Б», «3‑й «А»… «Учительская»! Стучится, потом заглядывает:

– Можно?

– Да-да, войдите.

Женщины с удивлением смотрят на раннего посетителя. Одна пожилая, в пестром летнем платье, больше похожем на халат, другая лет сорока, одета в модный светлый костюм. Кто же из них грозный директор? Смотрит на ту, что помоложе:

– Мне бы к директору. По личному вопросу.

Как она посмотрела! Словно хлыстом ударила! Иван даже отшатнулся. Что такого он сказал? Кажется, опять попал впросак. Он видит слева еще одну дверь, на которой табличка: «Директор». Сразу туда, что ли?

В этот момент дверь открывается, на пороге возникает молодая женщина на вид лет тридцати. Высокая, сухощавая, прямая как палка. Брюнетка, черты лица резкие, брови густые, чуть ли не сросшиеся на переносице.

– Меня спрашивают?

И вот она видит его, следователя Мукаева. Лицо женщины медленно начинает краснеть. Краснеет она некрасиво: рваными пятнами. И не загорела совсем, несмотря на палящее солнце. И без того некрасивая, она еще больше дурнеет.

– Вы директор? – спрашивает он и улавливает едва заметный кивок. – Тогда я к вам. По личному вопросу.

Ее коллеги смотрят на них, открыв рот. Немая сцена.

– Да-да. Заходите.

Директриса пятится в кабинет, такое ощущение, что она задыхается. Ей вслед та, что помоложе, кричит:

– Валентина Владленовна, а нам в два часа можно уйти?

Невнятный ответ, нечто похожее на «да хоть сейчас». Женщины со значением переглядываются, и тут только он натыкается взглядом на буквы помельче, под словом «директор» «…школы Валентина Владленовна Цыпина». И тут наконец до него доходит.

Ах ты Зоя, Зоя! Нашла, кого послать на переговоры с директором школы! Конечно, ты не хочешь больше здесь работать. Не можешь. С тех пор как директором стала Валентина Цыпина. Отношения у вас сложные. Вы следователя Мукаева не поделили.

Как она смотрит на него, эта Валентина Владленовна! Как смотрит! «Бывают и люди-лебеди». Он мучительно думает, что бы такое сказать? Начинает издалека:

– Вы слышали, должно быть, что со мной случилось?

Прокурорская дочка молча кивает.

– Поэтому я заранее извиняюсь, что не помню многих событий. Почти ничего из прошлой жизни.

Она снова кивает. И как смотрит!

– Пожалуй, я закрою дверь. – Он берется за ручку и тут же слышит отчаянное:

– Не надо!

Ей трудно держать себя в руках. Остаться с ним наедине за закрытой дверью?! Да по городу тут же поползет сплетня! По горлу Валентины Владленовны прокатывается комок. Она медленно приходит в себя:

– И как ты… вы… себя чувствуете?

– Плохо. Нет-нет, физически вполне… – Кажется, она готова бежать в донорский пункт, сдавать кровь, если ему прописали переливание. Причем отдать всю, до капли. Господи ты боже мой! «Люди-лебеди»! Беда с вами прямо. Беда.

– Я насчет своих девочек. Жена стесняется.

– Да разве я… Почему Зоя… Анатольевна не захотела со мной работать?

– Не знаю. То есть не помню. Я по делу. Я бы хотел, чтобы девочки учили английский. Они год занимались на подготовительных курсах. А их классу, говорят, дали учительницу немецкого языка.

– На курсах английского? Я не знала! У нас сильный преподаватель немецкого языка! Я хотела как лучше… Но если надо английский… Почему… Зоя Анатольевна не позвонит? И к тому же у нас в школе по-прежнему есть вакантное место учителя биологии. Я никого не беру.

– Почему?

– Иван… – Валентина Владленовна косится на открытую дверь. Там, в учительской, две пары любопытных ушей.

– Извините. Одну минуту.

Он решительно идет к двери и демонстративно ее захлопывает. Ну все: завтра весь город будет знать.

– Ничего, – успокаивает он Валентину Владленовну. – А то я устал вещать на аудиторию. То, что я хочу сказать, предназначено только для вас.

Теперь она бледнеет. Рваные красные пятна медленно сходят со щек. Лепечет:

– Я только хотела сказать, что зла не держу. Зое… Анатольевне не стоит меня бояться. Ведь ей теперь будет неудобно. Она в одной школе, дети в другой. Я все понимаю.

– Ты… вы… в самом деле уже не… – Неужели он так с ними поступил? С Русланом, с Лесей, с Валентиной Цыпиной? Неужели в нем была такая страсть к разрушению? Зачем? Кому от этого стало хорошо? Да всем плохо.

– Да-да. Все прошло, – кивает она.

– Я недавно расстался с Лесей, – неожиданно говорит он. – Вся эта история была нелепой ошибкой. Я имею в виду события десятилетней давности. Не понимаю, почему Руслан с нами не поехал? Ничего бы не случилось.

– Он был на похоронах. Тетка умерла в Первомайском.

– Где?!

– В Первомайском, – удивленный взгляд. – С тобой в самом деле все в порядке?

– Не очень. Память возвращается с трудом. А сейчас?

– Что сейчас?

– Она же, наверное, оставила наследство? Его тетка? Кому? Руслану?

– Ну да. Все случилось внезапно. Мы собирались на пикник вчетвером, – говорит она почти спокойно. – И вдруг звонок из Первомайского. Мать вырастила Руслана одна, он глава семьи, единственный мужчина в доме. Кому, как не ему, заниматься похоронами?

– Хороший человек. Я имею в виду Руслана.

– Да. Хороший.

– И друг замечательный.

– Да. Хотя… Переживал очень. Ведь это любовь. Я думала, он ее убьет. Лесю. Изменила.

– Но ведь… Это же я виноват!

– К тебе у него особое отношение. Ведь если женщина не захочет…

– Ну да. – Как она деликатна, Валентина Владленовна! – Значит, по версии Руслана, во всем виновата Леся?

– Разве… Разве… Если женщина действительно любит, она будет… будет ждать всю жизнь. Даже если нет никакой надежды. А иначе это не любовь… Разве не так?