Книга Первая мировая война. 1914-1918. Факты. Документы - Вячеслав Шацилло

На самом ли деле лучшим? Мы знаем, какую тяжесть возлагаем на родину именно теперь, нашим шагом к перемирию и миру, шагом, который создаст, конечно, тяжелую заботу о положении на фронте и о нашем будущем.

И в этот момент, когда хоронятся все надежды, когда усиливаются самые горькие разочарования, когда каждый смотрит на государство как на опору, — в этот момент политические страсти должны достичь высшего напряжения.

Конечно, порядок не будет сохранен, а начнется дальнейшее разрушение. Те, кто сеял плевелы в наш посев, считают, что время для сбора наступило. Мы начинаем катиться вниз по наклонной плоскости. Разве можно рассчитывать смягчить уступками такого противника, который не подчинился даже оружию? Спросите тех из наших солдат, которые под влиянием неприятельского соблазна, к сожалению, добровольно побросали оружие. Обращение с обманутыми немцами не было ни на йоту человечнее, чем с их товарищами, защищавшимися до последней возможности. Мы должны также опасаться, что образование нового правительства еще задержит тот шаг, который мы так долго оттягивали. Ведь мы не так скоро решились на него. Неужели будет еще задержка из-за нового государственного порядка?

Все это заботит и меня, и генерала Людендорфа.

После нашего совещания мы докладываем Его Величеству Государю о нашем предложении сделать шаг к мирным переговорам. На меня возложено представить высшему военачальнику картину военного положения для обоснования этого политического акта. Серьезность положения уже известна Государю. Его Величество стойко соглашается с тем, что мы предлагаем.

Как и до сих пор, так и теперь наши заботы об армии сплетаются с заботами о родине. Если не выдержит одна сторона, то рухнет и другая. В этот момент это яснее, чем когда бы то ни было.

Мой высший военачальник возвращается на родину, куда я следую за ним 1 октября. Я бы хотел быть около Государя, если бы в эти дни я ему понадобился. Оказывать политическое влияние мне было не свойственно. Я готов был дать объяснения новому правительству и давал ответы на его вопросы, поскольку я считал это возможным по своим убеждениям. Я надеялся побороть пессимизм и снова возродить надежду. Но внутренние потрясения оказались слишком тяжелыми, чтобы достичь этой цели. Я сам тогда еще был уверен, что, несмотря на убыль наших сил, мы месяцами можем задерживать вторжение неприятеля на нашу землю. Если бы это удалось, то и политическое положение было бы не безнадежно. Конечно, это было бы возможно при условии, если бы нам не угрожали с востока и с юга и если бы внутреннее положение нашей родины было прочно.

В ночь с 4 на 5 октября мы послали наше предложение президенту Соединенных Штатов Северной Америки. Мы приняли все остальные пункты «справедливого мира», выставленные президентом в январе этого года.

Нам оставалось теперь только продолжать борьбу. Ослабление напряжения в войске, уменьшение числа бойцов, постоянное вторжение неприятеля заставили нас на Западном фронте постепенно отступать на более короткие линии. То, о чем я докладывал 3 октября правительству, выполнялось теперь: мы держались как можно крепче за вражескую землю. Передвижения и бои были такого же характера, как и с середины августа. Убыли нашей боеспособности соответствовала также и неохота к наступлению у неприятеля. Если враг заблуждался в своем убеждении, что мы сломлены совершенно, то и мы ошибались в своей надежде, что враг окончательно утомлен. Таким образом, нельзя было уже изменить конечный исход борьбы. Массовое возбуждение народа могло бы произвести впечатление на нашего противника и на нашу собственную армию. Но разве у нас была такая опора, такая самоотверженная масса? Во всяком случае, напрасна была наша попытка перебросить эту массу на фронт.

Родина ослабела раньше, чем армия. При таких обстоятельствах мы не могли противопоставить никакой силы упорному давлению президента Соединенных Штатов Северной Америки. Наше правительство пошло на уступки в надежде на мягкость и справедливость. Немецкий солдат и немецкий политик шли различными путями. Теперь уже нельзя было заполнить образовавшуюся пропасть. Моя попытка к объединению видна из следующего моего письма к государственному канцлеру от 24 октября

1918 г:

«Перед Вашим великогерцогским высочеством я не могу скрыть, что во мне больно отозвались отсутствие в последних речах в рейхстаге горячего призыва к армии и в пользу армии. Я надеялся, что новое правительство соберет все силы народа для обороны родины. Этого не случилось. Напротив, за малым исключением, говорилось только о примирении, а не о победе над врагом, угрожающим родине. На армию это подействовало сначала угнетающее, а затем потрясающе. Многие серьезные явления доказывают это. Для обороны родины армии нужны не только люди, но и убеждение в необходимости борьбы, а также душевный подъем для этой великой задачи. Ваше вели ко герцогское высочество должны быть также убеждены, что, признавая решающее значение морали для вооруженного народа, правительство и народное представительство должны вносить в народ и войско этот дух и поддерживать его.

К Вашему велико герцоге кому высочеству как к главе нового правительства я обращаю свой призыв — быть на высоте этой святой задачи».

Но было уже поздно. Политика требовала своих жертв. Первая жертва была принесена 26 октября.

Вечером этого дня я выехал из столицы, куда я приезжал со своим первым генерал-квартирмейстером для доклада нашему высшему военачальнику. Теперь я возвращался в нашу главную квартиру один. Его Величество согласился на отставку генерала Людендорфа, мою же просьбу об отставке отклонил.

На следующий день я входил в помещение, которое до сих пор служило для нашей обшей работы, с таким чувством, точно я только что вернулся с похорон дорогого усопшего и вошел в опу-стевшую квартиру.

До сегодняшнего дня — я пишу это в сентябре 1919 г. — я еще не видел моего долголетнего верного помощника и советчика. Я тысячу раз возвращался к нему мыслями и благодарным сердцем!

От 26 октября до 9 ноября.

Мой высочайший военачальник назначил по моей просьбе генерала Тренера первым генерал-квартирмейстером. Тренера я знал по его прежним боевым заслугам. Я знал, что он прекрасный организатор и знаток внутренних отношений нашей родины. В дальнейшем я получил доказательства того, что не ошибся в моем новом сотруднике.

Задачи, которые возлагались на генерала, были и трудны, и неблагодарны. Они требовали самостоятельной деятельности, полного самоотвержения и отказа от славы с единственным удовлетворением от сознания исполненного долга и признания этого ближайшими сотрудниками. Мы все знали размеры и трудность задач, возложенных на него.

Наше общее положение все ухудшалось. Я бы хотел несколько осветить его. На востоке было сломлено последнее сопротивление оттоманско-азиатского государства. Мосул и Алеппо почти без сопротивления перешли в руки неприятеля. Месопотамская и сирийская армии перестали существовать. Мы должны были очистить Грузию, и не потому, что нас к тому вынудила военная сила, а потому, что оказались невыполнимыми или, по крайней мере, безуспешными наши хозяйственные планы там. И те части, которые мы послали на защиту Константинополя, были отозваны. Антанта, однако, не тронула Фракию. Мы не знаем причины этой нерешительности. Может быть, решающим моментом для Антанты были политические соображения.