Книга Панджшер навсегда - Юрий Мещеряков

– Ты на посту «тревоги» проводишь?

– А как же. Только без стрельбы, а то попадешь не туда, а на мне и так шесть лет условно, а ну их на фиг. Да «духи» и так все давно в штаны наложили, ты по ночам такие концерты устраиваешь на все ущелье. Как раз за двоих.

Неделю пришлось подождать, ограничиваясь робкой струйкой холодной воды из обычного умывальника. Запрет на баню не распространялся на солдат, сержантов, и Кондрашова, так что Ремизов, как настоящий капитан корабля, в этот раз сошел со своего мостика последним, чтобы спуститься вниз, в полк, и попариться от души.

– Ну, давай, колись, – с юмором встретил ротного Савельев, когда тот прибыл в штаб батальона на доклад.

– Да что докладывать-то? Все и так ясно.

– Когда успел наркоманом стать, алкоголиком? – Савельев смеялся.

– Сказать по правде, я дурака свалял. Проверял я этот блиндаж, разумеется. Все чисто, аккуратно, по-военному. И по-домашнему уютно. Фещуку я, как себе, доверяю. У меня и вопроса не возникло, что там в этих пакетах. Зубной порошок, что ли?

– Ладно, ладно, не объясняй. Все там в порядке. Сода питьевая, обыкновенная сода. Ну а Литвинов «молодец», подставил тебя по полной программе. – И, одернув улыбку, спросил: – Ты на меня-то обиду держишь?

– Что вы, товарищ майор? А то я не понимаю, – бодро ответил ротный.

– Может, и понимаешь. Только орден твой зарубили – отозвали документы.

– Мне за государеву службу и медали хватит.

– Ну, дай бог, – не очень весело проговорил начальник штаба. – Я рад, что ты так легко это воспринял. Ну а как же твоя жажда справедливости?

– Переживу как-нибудь.

– Переживи. За эту жажду и Усачев тебя не жаловал, и Филиппов сейчас не любит. Прямолинейность, то есть отсутствие гибкости, – это все-таки легкомыслие, а иногда непозволительное.

– Не понял.

– Объясняю. Когда, например, комбату для личного пользования нужен самогон, он к тебе не обращается. Почему? Поручение не имеет отношения к службе, понятно. Офицеру не пристало заниматься сомнительными делами, и это понятно. Но самое главное, ты воспримешь его как нечто неприличное. Но это жизнь, комбат должен свой вопрос решать. Он напрямую обратится к твоему старшине. Кстати, и обращается. А тот рад услужить и еще добавит от себя, мол, сделаем в лучшем виде. В конце концов, он попросит об этом меня, своего начальника штаба. Как результат – ты не контролируешь эту ситуацию и к тому же напрягаешь отношения со своим старшиной. Вот что значит отсутствие гибкости. Теперь понял?..

– Да, в общем, понял. – На лице Ремизова при этом было написано обратное. – Но ведь мы здесь, в Афганистане, совсем по другому поводу собрались.

– Повод вполне себе интернациональный. Я знаю, ты открытый человек, честный, ты и сейчас не прячешься, но только не обольщайся. Мы все здесь сажей вымазаны, все, кто остался жив, когда другие умирали, ну и ты вместе со всеми. Ты это поймешь, когда в Союз вернешься. – Савельев говорил спокойно, уверенно, так, как будто с самого начала знал подноготную этой скребаной войны, но постепенно и он стал заводиться. – Ты всё, Афган, Афган, но ведь моральная сторона вопроса никого не беспокоит, никого, начиная с самого верха, с Суслова, Устинова, Андропова, теперь уже упокойников. Если они в свое время решили обкатать армию и укрепить идеологию, то такие как Мордасов с Филипповым и им подобные тупо, без изыска выполняют свое очередное партийное поручение. Не обессудь, наверное, и я ближе к ним. Конечно, если смотреть на вещи трезво, как начальник штаба я не сделал ничего подлого и, даже когда мне предлагали должность комбата, отказался. Не люблю ошибок и тем более не хочу повторять чужих. Ты – совсем другой, наверное, неосторожный. Так что держись, все, что мог, я для тебя сделал. А медаль… Ты уж извини, но в этот раз тебе и медаль не светит.

– Теперь понял, товарищ майор. – Ремизов развел руками, уходя от ответа. Все сказанное Савельевым было утверждением. Ответ и не требовался. – Ну а за политпросвещение спасибо.

После тяжелого разговора с начальником штаба на душе остался неприятный и даже болезненный осадок. И то, что следующим пунктом в плане визита стояла ротная баня, было самым лучшим, что он только мог придумать. Баня, слово-то какое теплое, зовущее, русское. Это вам не сауна, в которой нагреваешься на медленном огне, как колба, начинаешь искрить, когда жар зашкаливает за сотню, потом подгорают уши, плавятся плечи, спина, и если забудешь снять цепочку с личным номером, то и ожог. Баня – другое дело. Медленное томление в полынном тумане. Обильный пот молодит кожу, вместе с ним уходит усталость, смягчаются чувства. А после того как Алексеевич пройдет веничком вдоль всей спины, неописуемое блаженство да и проникнет в самую сердцевину мира. Чем человек отличается от животного? Он знает, что такое счастье, и еще он придумал баню. К тому же тревожные мысли в бане растворяются легко, как горячий пар, и, когда Ремизов вышел из парилки, он почти забыл недавний разговор с Савельевым. Пусть каждый ответит за себя.

Теперь библиотека. Надо сдать прочитанные книги, получить другие и себе, и Кондрашову.

– Здравствуйте, – отвечает на его приветствие Вера, библиотекарь, самая интеллигентная, самая изысканная женщина полка. Она в возрасте, наверное, ей около сорока или больше, но это только придает особый оттенок ее облику. Волосы темно-русым нимбом аккуратно уложены вокруг приподнятой головы, безупречно белый воротничок блузы приоткрывает шею со светлой бархатистой кожей и смуглый треугольник груди. У нее очень хорошая фигура, а небольшой каблук и осанка, полная достоинства, только подчеркивают, насколько она хороша. Но… Вера не слишком красива лицом, иначе она была бы идеальной женщиной.

– Вот, начитался до изнеможения. Не предполагал, что можно так соскучиться по книгам.

– А вы не заглядывали ко мне прежде, если не считать тот единственный случай, когда вы оформлялись.

– Точно. У меня до посещения вашей избы-читальни была только одна книга, и та настольная – боевой устав, часть вторая.

– Это непростительно. – Вера чуть поморщилась, то ли от нескромности офицера, то ли от его вульгарности. – И что же вы теперь прочли? Так, «Граф Монте-Кристо». Ваш вкус понятен, месть всегда привлекала мужчин.

– Ну да, нам есть кому мстить.

– Главное – знать, за что.

Вера загадочно и невесело улыбнулась, ее лицо от этого стало немного приятнее. Она повернулась к нему спиной, наклонилась, чтобы расставить на нижней полке только что принятые и самые читаемые в полку книги. Очертания развитой женской фигуры ниже спины пришли в движение, приняли изящные округлые формы, отчего у Ремизова замерло сердце, и он забыл, зачем пришел в библиотеку.

Получив наспех выбранные книги, он старательно обошел санчасть, чтобы случайно не встретиться с Маликой, с ее влекущими глазами, и отправился в полковой магазин. Там, согласно общему списку, на его имя должен был поступить маленький плоский «Panasonic», умещавшийся в полевой сумке, но увы. Надежда вскинула ресницы, пожала плечами, будет через неделю, максимум – две, а Ремизов провел долгим взглядом по ее талии, бедрам и сделал вывод, что у Веры фигура лучше. Надежда в недоумении оглядела себя и вдруг вспыхнула пунцовыми пятнами.