Книга Заколдованные леса - Амос Тутуола

вспрыгнул мне на спину. Ремень от петли он держал в левой руке, а ременный хлыст в правой, и он стал гонять меня по пещере, будто я лошадь. Так начались мои пещерные бедствия.

Вскоре я устал возить его на спине и остановился, чтобы немного отдохнуть. Но он огрел меня хлыстом и так затянул на горле шейную петлю, что я чуть не задохнулся. А поэтому невольно повез его дальше. И он к тому же еще ногтил мое тело своими длинными острыми ногтями. А иногда принимался подскакивать у меня на спине, громко крича и радостно хохоча. Притом спина моя промокла от его слюны, которая сочилась тягучей капельной струйкой у него изо рта — тягучей и капельной, но обильной и беспрестанной.

Когда мои страдания стали слишком тяжкими, чтоб их терпеть, я взмолился о помощи, но помочь мне было некому. Я звал своих псов — без всякого толку, потому что дикие люди связали их перед началом совещания веревкой. Тогда я попросил сжалиться надо мной этого беспощадного вождя, но, чем громче я просил, тем безжалостней он меня бил. Наконец, не зная, что же мне еще сделать для своего спасения, я умышленно и внезапно упал с надеждой избавиться таким образом от лошадиной участи. И тут мой злостный наездник так сдавил мне выступающий, словно бы специально для мучительских пальцев, горловой хрящ, что я в тот же миг вскочил и начал возить его на себе по-прежнему.

Через некоторое время мне пришло в голову скрыть от него свои страдания, и я, наоборот, запел песню, чтобы он, как дикий человек, обрадовался и, быть может, отпустил бы меня на радостях восвояси. А он, к моему разочарованию, мигом стал мне подпевать. Если я пел тенором, он подпевал мне басом. Если я запевал басом, он распевал в лад со мной дискантом. И очень радовался, но отпускать меня даже и не думал. Так что я не добился никакого облегчения, а взвалил на себя добавочное, или песенное, бремя. Да еще и довел вождя в его великой радости до бесноватого помешательства. Он так радовался, что напрочь лишился всех своих здравых чувств и подпрыгивал у меня на спине так высоко, что все время тыкался головой в пещерный потолок. А из-за этого как бы потерял голову и гонял меня по самым ухабистым закоулкам пещеры, куда раньше, когда был в своем уме, не заезжал.

Около двенадцати часов ночи он подогнал меня к своей спальной комнате, слез на землю, обмотал мне, по-обычному, шею тяжелой цепью и ушел в комнату. А потом вскоре появился опять — с недозрелыми бананами — и швырнул их мне прямо в лицо. Но не успел он их швырнуть, как я их проглотил, даже не разжевав, потому что проголодался к тому времени почти до смерти.

Сам-то он ел, в своей жадной жестокости, горячее мясо и запивал его прохладительными напитками, а потом улегся на коралловую циновку спать. Пока он спал, я бесприютно сидел, привалившись к пещерной стене. И думал, что если мне не удастся от него сбежать, то он заездит меня до смерти. Или если даже не заездит, то отведет, когда подступит назначенный срок, на совещание, где меня все равно убьют. Но, поскольку сон подкрадывается к нам так же молча, как смерть, я вскоре незамеченно для себя уснул.

Поутру он проснулся раньше меня и, когда увидел, что я еще сплю, начал злобно пинать меня в спину. А как только я проснулся и вскочил, отвесил мне несколько оглушительных оплеух. Оглоушенный оплеухами, или от нестерпимой боли и временной глухоты, я принялся так громко звать на помощь своих псов, что они меня наконец услыхали. А услыхавши, принялись так яростно рваться с привязи, что порвали наконец веревку, которая пересохла до частичной ветхости от солнечного жара. И всего за несколько минут они примчались к скале, где жил в пещере жестокий старший вождь, но пробраться внутрь не смогли, потому что вход был завален тяжелым камнем. А я по-прежнему громко их звал, и они, не теряя времени, побежали осматривать скалу с разных других сторон, чтобы, может быть, найти еще один вход.

Но жестокий вождь догадался о псах и зажал мне рот ладонью, так что у меня не хватило дыхания на очередной зов. Я, правда, боролся изо всех своих сил, чтобы оторвать его ладонь от моего рта. А псы забрались тем временем на вершину скалы и спрыгнули в пещеру через круглую дыру, которая там, по счастью, нашлась. И они ринулись к вождю и стали кусать его так ненавистно, что он мигом отскочил от меня.

Он отскочил от меня и нагнулся за камнем, чтобы пришибить моих псов, но они еще ненавистней набросились на него с укусами, и они укусывали ему и голову, и лицо, и глаза так въедливо и люто, что он поневоле и без всяких сил рухнул на землю. А я без всяких колебаний принялся бить его тяжелым камнем по голове. Когда он, как я заметил, окончательно потерял последние силы и уже не мог отомстительно наброситься на меня…

…Когда я это заметил, я нашарил в темноте на полу свой кинжал, и я снял со стены охотничью сумку и ружье. А потом вернулся к жестокому вождю. И под страхом ружья потребовал, чтобы он отдал мне часть своих сокровищ. Он испуганно согласился, и я оттащил его в спальную комнату, и он добровольно выделил мне часть своих многочисленных сокровищ. Так я получил золото, серебро, кораллы и разные другие дорого стоящие вещи. А потом ушел вместе с псами из его пещеры. Но если б он отказался выделить мне часть своего имущества, я бы не стал его забирать, потому что не желаю быть вымогателем.

Возвратившись в свою деревню и после того, как все жители с изумлением рассмотрели добытые мной сокровища, я распродал их за огромные деньги, но люди, которые удивлялись моему богатству, не знали, что я приобрел его ценой суровых лишений. И только старики щедро восславили мою доблесть, поскольку они-то знали, что если человек недостаточно могуч и храбр, чтобы выдержать суровые лишения, то дикие люди беспощадно лишают его жизни, или безжалостно уничтожают.

Вернувшись, я прожил у себя в деревне шесть месяцев, прежде чем отправился, когда настал сухой сезон, в новое путешествие.

По завершении моего рассказа о третьем путешествии слушатели сплясали и попели, сыграли на барабанах и отвыпили пальмового вина, а потом устало