Книга Прелюдия к убийству. Смерть в баре - Найо Марш

Бледное лицо Децимы неожиданно стало наливаться краской. Аллейн подумал, что она удивительно привлекательное существо, после чего сразу же задался вопросом, какие тайны могут скрываться за столь очаровательной наружностью. Во всяком случае, смотреть ему в глаза Дециме, похоже, было невмоготу. Фокс тоже обратил внимание на овладевшее девушкой смущение, кашлянул и с делано равнодушным видом стал обозревать окрестности. Аллейн же ждал ответа, продолжая гипнотизировать ее взглядом. Наконец она подняла глаза.

– Подобные поползновения с его стороны имели место и раньше, – пробормотала она.

Одновременно в ее внешности произошли некоторые изменения. Лицо обрело наконец нормальные природные краски, сковывавшее ее напряжение исчезло, а в голосе более не слышалось вызова.

– Полагаю, он просто ничего не мог с собой поделать, – сказала она, а потом, одарив Аллейна странным взглядом, добавила: – Но все это уже не имеет никакого значения. Так что не следует думать о нем плохо. Поскольку раньше я сама большого неудобства из-за этого не испытывала.

Окутывавшая девушку аура образованности и светскости, за что так ратовала ее мать, будто бы испарилась, и Децима Мур превратилась в обыкновенную деревенскую красавицу, не чуждавшуюся легкого флирта и, как говорится, умевшую строить глазки. Так что слухи о ее возможной помолвке с Уиллом Помроем уже не казались Аллейну чем-то невероятным. Она же, словно читая его мысли, добавила:

– Буду весьма благодарна, если вы не скажете об этом Уиллу. Он ничего об этом не знает, а если узнает, то вряд ли поймет меня.

– Обещаю, насколько это возможно, держать рот на замке. Значит, мистер Уочмен, если можно так выразиться, уже заигрывал с вами?

С минуту помолчав, Децина ответила:

– Да. Но раньше у нас до насилия как-то не доходило.

– До насилия… – удивленно протянул Аллейн. – В прямом смысле?

– Боюсь, что так.

Девушка поднялась на ноги и отступила от обломка скалы, на котором сидела, после чего выпрямилась и расправила плечи, вновь обретая присущую ей уверенность. И когда заговорила снова, в ее тоне проступала холодность, смешанная с иронией:

– Люк был большим женолюбом и считал себя совершенно неотразимым. Но в отношении меня просчитался – и никак не мог заставить себя в это поверить. Это все уязвленное самолюбие, поскольку я точно знаю, что он никогда меня не любил.

– Неужели?

– Точно вам говорю. У нас была маленькая несерьезная интрижка, которой я не придаю никакого значения и о которой очень хочу поскорее забыть. Но Себ и Норман, похоже, придерживаются другого мнения, оттого и солгали вам. Они не поняли сути и сосредоточили внимание лишь на обрывках фраз и жестах.

«Ну вот, – подумал Аллейн, – теперь она снова трансформировалась в хорошо воспитанную сдержанную светскую леди». Но сказал другое:

– Значит, Уочмен до этого утра не был вам особенно неприятен?

– Признаться, я никогда не считала его особенно неприятным.

– Я просто хотел узнать, – уточнил Аллейн, – занимался ли он когда-нибудь с вами любовью?

– Я уже сказала вам, что он никогда меня не любил.

– Похоже, я неверно сформулировал вопрос, извините. Скажите в таком случае, мисс Мур: раньше вы с ним целовались?

– Это становится утомительным, – протянула Децима. – Кажется, я уже объяснила вам, что наши отношения не имели никакого значения ни для меня, ни для Уочмена и по этой причине не представляют интереса для вас.

– Почему бы, если так, – сказал Аллейн, – вам не дать прямой ответ на прямо поставленный вопрос и не покончить со всем этим?

– Хорошо, – кивнула Децима, переводя дух. – Я дам ответ, который вам требуется. Я ничего не значила для него, а он ничего не значил для меня. И до той злосчастной пятницы был для меня самым обыкновенным знакомым. – Она повернулась к Фоксу. – Запишите это. Потому что другого ответа не будет. Запишите.

– Спасибо за подсказку, мисс, – галантно отозвался Фокс. – Но уверяю вас, в ней не было нужды, поскольку я и без того в точности записал все ваши слова.

II

– Вы закончили? – спросила Децима, полностью, казалось, восстановившая былое ровное и спокойное расположение духа. – Или хотите узнать что-нибудь еще? Может, я должна дословно воспроизвести все свои разговоры с Уочменом, начиная со дня нашего знакомства?

– Нет, – сказал Аллейн. – Мы стараемся проводить интервью таким образом, чтобы процедура не шла вразрез с установленными в полиции правилами. Так что прочие вопросы будут лишены агрессивно-наступательного характера, как вам, возможно, показалось. Они конкретны и касаются стаканчика с бренди, которым вы хотели подкрепить угасающие силы мистера Уочмена, а также бутылки, из которой наливали упомянутый напиток.

– Отлично. С чего начнем?

– С описания этого фрагмента произошедшего.

– Я уже рассказывала об этом констеблю Оутсу и коронеру. Итак, кто-то сказал, что Уочмену нужно налить бренди. Я огляделась и увидела стаканчик Люка, который находился на столе между диваном, где он лежал, и доской мишени. Так как в стаканчике не осталось ни капли бренди, я перевела взгляд на стойку бара, где стояла бутылка. Дальше я сделала все очень быстро. Взяла бутылку и налила из нее немного в стакан. Прошу заметить: ничего, кроме бренди, я в стакан не наливала и не подкладывала. Я не могу этого доказать, но я этого не делала.

– Но, быть может, это сможем доказать мы? Кто-нибудь находился рядом со столом? Видел, как вы наливали бренди?

– О господи, – сказала Децима с вновь обозначившейся нервозностью в голосе. – Ну откуда мне это знать? Кажется, ближе всех к столу располагался Себастьян Пэриш. Возможно, он все видел. Но я точно не знаю. Я поднесла стакан Люку, подождала какое-то время, пока Абель Помрой обрабатывал ему палец йодом, а потом ухитрилась влить немного бренди ему в рот. Совсем немного. Я даже не уверена, что он его проглотил. Но вы, полагаю, в это не поверите.

– Мисс Мур, – Аллейн внимательно посмотрел на девушку. – Вы не представляете, как нам хочется верить в то, что все без исключения свидетели дают правдивые показания. – Он было заколебался, но через секунду продолжил: – Мы, знаете ли, большую часть своего рабочего дня только тем и занимаемся, что задаем различные вопросы. И в силу этого у нас выработалось своего рода шестое чувство, позволяющее понять, когда нам лгут, а когда говорят правду. К сожалению, это самое шестое чувство к делу, что называется, не пришьешь, и мы вынуждены препарировать практически каждую фразу, отыскивая в ней крупицы истины, хотя внутренний голос, быть может, и уверяет нас в бессмысленности этой затеи. То же самое относится и к уликам, которые могут свидетельствовать как в пользу того или иного фигуранта, так и против него. Поэтому мы тоже многократно их проверяем и перепроверяем, хотя, бывает, заранее знаем ответ, пусть и на подсознательном уровне. И все это делается для того, чтобы не допустить ошибки, которая в нашей работе не имеет права на существование, ибо может самым трагическим образом сказаться не только на судьбе человека, но и на самой его жизни.