Книга Сексус - Генри Миллер

Мы мчимся со скоростью семьдесят миль в час или, может быть, мне только кажется, что с такой скоростью. Ни словом не обменялись мы за все это время. Может быть, он боится услышать от меня, что я голоден или что мне негде переночевать. Может быть, он соображает, где меня выбросить, если я начну вести себя подозрительно. Время от времени он зажигает сигарету от электрической спирали.

Этот прибор восхищает меня, этакий крохотный электрический стульчик.

– Мне здесь сворачивать, – вдруг говорит водитель. – Вам куда надо-то?

– Можете высадить меня здесь… Спасибо.

И я вываливаюсь в мельчайшую изморось. Темнеет. Дороги ведут во все стороны. Я должен выбрать, по какой мне идти. Я должен определить цель.

Сотни машин проносятся мимо, но я не замечаю их. Я в глубоком трансе. У меня, как выясняется, нет даже запасного платка. Надо бы протереть очки, но зачем? Мне не нужно далеко смотреть, не нужно хорошо осязать, не нужно слишком глубоко задумываться. Мне некуда идти. Когда меня одолеет усталость, я опущусь на землю и засну. Животные спят под дождем, почему же человек не может заснуть? Если бы я мог превратиться в животное, это уже кое-что значило бы.

Рядом останавливается грузовик. Водитель высматривает попутчика.

– Эй, может, вас подбросить?

Я впрыгиваю в кабину, даже не спрашивая, куда он едет.

Дождь припускает сильнее, и сразу становится совсем темно. Не знаю, куда он едет, да и знать не хочу. Мне хорошо: дождь остался снаружи, а я здесь, в тепле, рядом с другим человеком.

Этот парень оказался куда разговорчивее. Мы болтали о дорожных попутчиках, о том, как с ними хорошо, как легко они находятся и исчезают, и о всем прочем. Он мог говорить ни о чем. Все-таки дико, что я рассуждаю о всяких пустяках, когда надо решить такие важные вопросы. Такая беседа вполне сошла бы в каком-нибудь французском салоне, если забыть, что мы все-таки говорили о предметах сугубо материальных. Дороги так великолепно сближают все и всех, что даже пустая болтовня затрагивает душу.

Мы въезжаем на окраину какого-то большого города. Я спрашиваю, где мы находимся.

– Да это же Фили[131], – говорит он. – А ты подумал, где мы?

– – Ничего не подумал, – ответил я. – Понятия не имею. Я-то считал, что ты едешь в Нью-Йорк. Он усмехнулся:

– Тебе будто все равно куда ехать. Ты вроде тех, кто тащится по дорогам незнамо куда.

– В самую точку попал. Я именно так и делаю… Тащусь незнамо куда.

И тут он начал рассказывать. Я откинулся на спинку сиденья и слушал. А он рассказывал о людях, которые шляются в тумане и дожде, выискивая местечко, куда бы приткнуться. Он говорил о них, как говорил бы садовод о каком-нибудь виде кустарника.

Он был из тех, кого Корзубский[132]назвал «сшивателями пространств» и кто проехал тысячи шоссейных и прочих дорог в одиночестве. И все, что лежало по обе стороны его дорог, было пустыней, пристанищем бездомных бродяг, выползающих на обочину в надежде на дармовую попутку.

И чем дольше он рассказывал, тем все с большей тоской и сожалением размышлял я о значении пристанища. Не так уж и плох был, в конце концов, мой подвал. Ведь и за его стенами люди живут не лучше. Единственная разница между ними и мной заключалась в том, что они выползают наружу, чтобы добыть себе все необходимое, и ради этого исходят потом, ловчат и обманывают, когтями и зубами вырывают у других лакомые куски. Меня же заботит не это. Моя ежедневная забота – договориться с самим собой.

Я думал о том, каким смешным и жалким будет выглядеть мое возвращение. Я прокрадусь в подвал, отыщу себе уголок и свернусь там калачиком один-одинешенек. Я вползу как собака с поджатым хвостом. Больше не стану досаждать им сценами ревности. Я буду благодарить за любые крохи, которые мне кинут. Захотят они привести своих любовников и заниматься с ними любовью в моем присутствии – никаких возражений. Не кусают же руку, которая кормит.

Теперь, когда я насмотрелся на мир, я не стану ни на что жаловаться. Я на все согласен, только бы не стоять снова под дождем на обочине, не зная, куда идти.

Как бы то ни было, рассудка я еще не лишился. Значит, могу лежать в темноте и думать, думать, думать, думать, сколько захочу. И пусть другие людишки мечутся взад-вперед, перетаскивают вещи, покупают, продают, кладут деньги в банк и берут их из банка. Все это ужасно. Только бы не быть похожим на них! Лучше я прикинусь животным, скажем, собакой, и мне будут время от времени кидать кости. Буду вести себя послушно, так меня погладят и приласкают. Может быть, найду доброго хозяина, который станет выводить меня на поводке гулять и позволять делать пи-пи повсюду. Мне смогут попадаться другие собаки, в том числе противоположного пола, и я смогу быстренько урвать в свое удовольстие. О, теперь я научился быть тихим и послушным. Уроки пошли мне на пользу. Я свернусь калачиком в углу возле камина, тихий и ласковый, какой вы захотите. Не будут же они настолько жестоки, чтобы выгнать меня. Да и к тому же, раз я ничего не буду просить, не буду настаивать на своих правах, если они смогут вести себя так, словно они совсем одни, почему же им не отвести мне этого самого местечка в углу у камина? Вся штука в том, чтобы прокрасться туда в их отсутствие, а то они еще захлопнут двери перед моим носом.

И здесь меня ударила пугающая мысль. А вдруг они уехали? Вдруг дом окажется пустым?

Где-то возле Элизабет мы остановились. Что-то случилось с двигателем. И надолго, судя по всему. Чем торчать здесь всю ночь, я решил выйти и попробовать поймать другую машину. Дошел до бензоколонки и стал ждать попутку до Нью-Йорка. Терпения у меня хватило на час с небольшим, а потом я плюнул и двинулся вперед на своих двоих. Дождь перестал хлестать, так, слегка моросило. Время от времени представляя, как хорошо будет заползти в собачью конуру, я переходил на бег. Мне оставалось миль пятнадцать.

В какой-то момент мне вдруг стало так хорошо, что я запел. И пел все громче и громче, словно хотел, чтобы знали, что я иду. Само собой, я не собирался ворваться в дом с песней на устах – еще перепугаешь их до смерти.

От песен я почувствовал голод. Увидел Херши-бар рядом с дорогой. Прекрасно. Все не так уж плохо, сказал я себе. Нам не надо просить кости и получать отказ. Мы сможем поесть настоящей еды, перед тем как умрем! О чем вы думаете? О жарком из барашка? Нет, тебе не надо думать о вкусных вещах – думай о костях и объедках. Теперь ты начинаешь собачью жизнь.

Так я сидел на камне возле дороги, ведущей от Элизабет к Нью-Йорку, когда увидел приближающийся грузовик. Это был тот самый парень, которого я покинул совсем недавно. На этот раз он завел разговор об автомобильных моторах, о том, что им полезно, а что вредно и так далее.

– Ну, скоро приедем, – сказал он вдруг в середине разговора.