Книга Сексус - Генри Миллер

Клео закончила свой танец. Последнее судорожное движение совпало с фантастическими размышлениями о смерти Османли.

23

Невероятно в таких галлюцинациях то, что корнями они уходят в реальность. Когда Османли упал вниз лицом на тротуар, он просто разыграл сцену из моей будущей жизни. Давайте перепрыгнем через несколько лет – прямо в котел ужасов.

У проклятых всегда найдется стол, за которым они сидят, упершись в него локтями, поддерживая налитую свинцовыми мыслями тяжелую голову. Проклятые всегда слепы и всматриваются в мир пустыми глазницами. Проклятые всегда охвачены оцепенением, и в центре этого оцепенения – безграничная пустота. И у проклятых всегда одно и то же оправдание – потеря возлюбленной.

Это ночь, и это я, сидящий в подвале. Это наш дом. Ночь за ночью я провожу в ожидании ее, узник, прикованный к стене своей камеры. С ней женщина, которую она зовет своим другом. Они сговорились предать и погубить меня. Они оставляют меня без пищи, без тепла, без света. Они наказали мне не скучать, ожидая их возвращения.

Я шел к своему одиночеству через месяцы стыда и унижения. Я не жду помощи ниоткуда. Я не отвечаю больше на звонки в дверь. Я живу сам по себе в круговерти своих страхов. Угодив в ловушку собственных призрачных иллюзий, жду, когда поток вынесет меня отсюда.

Когда они возвращаются мучить меня, я веду себя, как должно вести себя животное, в которое я превратился. С остервенением набрасываюсь на жратву. Я ем руками. И, глотая куски, злобно скалюсь на них, как обезумевший от подозрений царь. Я будто бы в страшном гневе: изрыгаю грязные ругательства, грожу им кулаками, рычу и плююсь.

Вот так, ночь за ночью, пытаюсь я пробудить почти угасшие во мне эмоции. Я потерял способность чувствовать. Чтобы скрыть этот изъян, я изображаю разные страсти. Бывают ночи, когда я бесконечно забавляю их, представляя раненного, рычащего от боли льва. Иногда даже валю их на пол ударами своих бархатисто шлепающих лап. Однажды, когда они катались по полу в припадке истерического смеха, я даже помочился на них.

Они говорят, что я стал настоящим клоуном. Они говорят, что приведут как-нибудь вечером друзей и заставят меня дать представление. Я скрежещу зубами, двигаю кожей лба, чтобы выразить свое одобрение. Я учусь всем звериным фокусам.

Самый любимый мой фокус – изображать ревность. Особенно по пустякам. Меня не беспокоит, спала ли она с кем-нибудь или нет, мне нужно узнать, целовал ли он ей руку. И этот невинный жест приводит меня в ярость. Я могу схватить нож и пригрозить, что сейчас перережу ей глотку. При случае я могу зайти так далеко, что слегка поцарапаю ножом ягодицы ее неразлучной подруги. Но потом несу йод, пластырь и целую неразлучную подругу в зад. Допустим, приходят они под вечер домой и видят, что камин не горит. А я, допустим, тем не менее в отличном настроении. Железным усилием воли подавил муки голода, не поддался, несмотря на мрак и одиночество, натискам безумия, почти убедил себя, что только эгоизм – причина скорби и отрешенности. И вот, войдя в мою камеру, они остаются совершенно бесчувственны к моей победе. Они чувствуют лишь простудный холод в комнате. Их не беспокоит, замерз ли я, они просто говорят: «Как здесь холодно!»

Холодно, мои королевы? Сейчас вам будет совсем тепло.

Я хватаю стул и разбиваю его о каменную стену. Накидываюсь на него и кромсаю на мелкие кусочки. Разжигаю камин бумагой и щепками. И отправляю в огонь останки стула.

Очаровательный поступок, думают они. Пока все хорошо. Теперь бы немного еды и бутылку холодного пива. Значит, сегодня вам выпал хороший вечер? Холодно только снаружи? А, вы и денег немного набрали? Отлично, снесете их завтра в какую-нибудь Гроши Сберегающую Кассу! А ты, Хегоробору, сбегай и купи бутылку рома! Я завтра уезжаю… Отправляюсь в путешествие.

Камин угасает. Я хватаю еще один стул и разбиваю ему башку о стену. Пламя разгорается снова. Хегоробору поворачивается ко мне с улыбкой и бутылкой в руках. Надо открыть. Секунда – и пробка выскакивает; глубокий глоток прямо из горлышка – и пламя взвивается в моем пищеводе. «Встань!» – воплю я. Мне нужен еще один стул. Возражения, крики, вопли. Это уж слишком, так они полагают. Но ведь снаружи холодрыга, вы сами сказали? Тогда надо согреться. Уберите-ка все! Одним махом сметаю со стола посуду и берусь за стол. Они пытаются оттащить меня. Но я расколошматил стол, потом комод. Обломки на полу. Все разобью к чертовой матери – предупреждаю вас, даже посуду. Греться так греться! Согреемся, как никогда не согревались!

Ночью на полу мы ворочаемся все трое как на угольях. Обмен упреками и насмешками.

– Да никуда он не поедет… просто дурака валяет. Ее голос у самого моего уха:

– Ты в самом деле собираешься уехать?

– Да, обещаю тебе, что уеду.

– Но я вовсе не хочу, чтобы ты уезжал.

– А мне теперь наплевать, хочешь ты или не хочешь.

– Но я же люблю тебя.

– Не верю я в это.

– Ты должен мне верить.

– Я никому и ничему не верю.

– Ты болен. Сам не знаешь, что делаешь. Я тебя не отпущу.

– Интересно, как это ты меня не отпустишь?

– Пожалуйста, прошу тебя, Вэл, не говори так… Мне за тебя страшно.

Молчание. И снова робкий шепот:

– А как же ты будешь жить без меня?

– Не знаю. И знать не хочу.

– Но я тебе нужна. Ты же сам о себе позаботиться не умеешь.

– Никто мне не нужен.

– Я боюсь, Вэл. Боюсь, что с тобой что-нибудь случится. Утром я тихонько ухожу, не потревожив их безмятежного сна. У слепого продавца газет краду несколько монет, добираюсь до джерсийского берега и выхожу на шоссе. Мне фантастически светло и свободно. Как турист я разгуливаю по Филадельфии. Но мне хочется есть. Стреляю дайм у прохожего – получается. Пробую еще и еще раз, просто для забавы. Съедаю в салуне обед, выпиваю кружку пива и опять выхожу на шоссе.

Ловлю машину на Питсбург. Водитель необщителен. Я – тоже. Он молчит, и я молчу. Словно с личным шофером еду. Проходит какое-то время, и начинаю думать. Куда же я еду? Нужна ли мне работа? Нет. Хочу ли я начать новую жизнь? Нет. Хочу побыть на каникулах? Хочу считать это отпуском? Нет. Я ничего не хочу.

– Но что-то тебе нужно? – спрашиваю я сам себя. И получаю тот же ответ: ничего.

Ладно, вот ты и имеешь это самое Ничего.

На этом диалог между мной и мной закончился. Теперь мое внимание привлекла зажигалка для сигарет, вделанная в приборную панель. Потом на ум пришло слово «зажим». Я играл с ним и так и эдак, наконец решительно отстранил, как отстраняют мальчишку, пристающего к вам с предложением поиграть с ним в мяч.

Магистрали и дороги ветвятся, разбегаются во все стороны. Чем была бы земля без дорог? Океаном бездорожья. Джунглями. Первая дорога, проведенная через дикую природу, воспринималась как великая победа. Направление, распознавание, связь. А потом вторая, третья… А потом миллион дорог. Целая паучья сеть, в центре ее человек, создатель, пойманный как муха в паутину.