Книга Ратоборцы - Алексей Югов

– А кто – копьем, кто – мечом, кто – топорком, кто – рогатиной, словом, кто чем. Иные луком владеют. А я гасило предпочитаю…

Невский любовался могучим стариком и недоумевал: Мирону Федоровичу минуло уже семь десятков, а он будто бы еще крепче стал, чем в первую их встречу на глухой заимке.

Да и здесь была у него та же заимка. То и дело слышались властные, хозяйственные окрики старика:

– Делай с умом! Не успеваете? А надо с курами ложиться, с петухами вставать!.. Тогда успеете!.. А вы отправляйтесь дерн резать! – распоряжался он, поименовывая с десяток человек.

И все безропотно ему подчинялись.

Забегал в кузницу, крытую дерновиной, торопил ковку лемеха, колесных ободьев, копий и стрельных наконечников.

Навстречу ему попалась молодая женщина. Старик напустился на нее:

– И где ты летала, летава! Ребенок твой себя перекричал! Кто за тебя сосить робенка станет? Я, что ли?

А когда женщина, заспешив, прошла к зыбке, подвешенной на суку, Гасило с гордостью кивнул в ее сторону и сказал князю:

– Намедни, как в засаду ходили, троих татар обушком перелобанила!.. Ненавидит она их – у-у! – зубами скрипит, когда морду татарскую увидит!..

И тогда Невский спросил его, где его младшая сноха – Настя.

Старик помрачнел.

– В живых ее нету, Олександр Ярославич, – ответил он. – Упокой господи ее душеньку светлую!.. А с нами же ушла… И вот не хуже этой (он кивнул на женщину, кормившую ребенка) поганых уничтожала… Уж пощады от нее татарин не вымолит!.. Ну и они ее не пощадили… Тяжело помирала: стрелою ей легкое прошибли… вынуть – где ж тут!.. Шибко мучилась… А ведь вот до чего ты запал ей в памяти – ласка твоя! – на одре смертном и то про твой подарок, про сережки те, вспоминала. Сама, своей рученькой, через силу-то сняла их, подержала на ладони, да и отдает мне! «Ты, говорит, тятенька, может быть, еще и увидаешь его когда, – отдай ему сережки эти. Скажи: старалась не худая быть, чтобы не тускнели они на мне. Помнила, от кого ношу… И как, говорит, я ему сказала тогда, что только с мертвой с меня сымут, вот так и есть!..»

Старик, отвернувшись, расстегнул ворот рубахи, распорол холщовую ладанку, в которой носил он на груди Настины серьги, и отдал их князю.

Из рассказа Мирона Федоровича Невский узнал следующее: татары Неврюя дохлынули и до заимки Мирона. Дома были в то время сам старик да старший сын Тимофей с женой. Младший, Олеша, с Настей работали на дальней пашне.

Когда принялись грабить, Мирон Федорович, не устрашась, поднялся за свое добро. Его ударили с седла плетью-свинчаткой по голове и проломили череп. Старик упал замертво.

Тогда Тимофей с оглоблей кинулся на татар. Двоим размозжил черепа, сшиб с коня. Долго не подпускал к себе. Но его одолели-таки и скрутили волосяною веревкою. Милану подвергли надругательствам и умертвили. Потом снова принялись за Тимофея.

– Его к березе стали привязывать… А он этак осмотрелся через плечо, – соседи после рассказывали, – а веревка срамная, грязная… Он у меня брезгливой был до нечистого!.. Свалил ее плечиком, веревку, да и говорит им: «Я, говорит, русской, гады вы проклятые, звери вы полевские! Пошто вяжете? Али я смерти испужался?.. Да я вот так на ее, на смертыньку, этак гляжу!..»

И прямо-то глянул поверх их: «Стреляйте!..»

Они, проклятые, луки свои изладили – нацелились.

Тут старшой ихний… батырь… сказал по-ихнему, по-татарски, ну, словом, запретил убивать сразу, велел другие стрелы, тупые, накладывать: мученья чтобы больше принял… Но Тимофей мой Мироныч, упокой Господь его душеньку, он и с места не рванулся, и оком своим соколиным перед погаными – от стрел их – не дрогнул, ресницей не сморгнул!.. Всего исстреляли… Последняя стрела в горло… Захлебнулся кровушкой своей… Тут его и не стало…

Долго сидели молча…

Наконец Ярославич вздохнул и от всей глубины души горестно и любовно глянул в скорбные отцовские очи.

– От доброго кореня добрая и отрасль!.. – сказал он.

…Перед сном Гасило пришел в избу, где расположился Александр Ярославич. Он пришел предупредить князя, чтобы тот ночью не встревожился, если услышит ненадолго крики и звон оружия близ лесного их обиталища.

– Поганые хочут этим лесом ехать с награбленным русским добром – баскаки татарские. Разведали молодцы наши… Так вот, хочем встретить злодеев! – сказал старик.

– В час добрый! – отвечал Александр. – А сон у меня крепок: не тревожься, старина.

Однако известие, принесенное Мироном, встревожило Гришу Настасьина. Он поделился тревогой своей с начальником стражи, и тот на всякий случай усилил сторожевую охрану и велел держать коней под седлом.

Григорий лег в эту ночь в одежде и при оружии. И когда сквозь чуткую дремоту донеслись до его слуха отдаленные крики и звон оружия, Григорий осторожно, чтобы не разбудить князя, вышел из избы. С крылечка виден был сквозь деревья свет берестяных факелов. Настасьин сел на коня. Начальник стражи послал с ним одного из воинов.

Ехать пришлось недолго. Густой, частый лес преграждал дорогу всадникам. Они спешились, привязали коней и пошли прямо на свет. Уж попахивало горьким дымком. Лязг и звон оружия и крики боевой схватки слышались совсем близко.

Но когда Настасьин и сопровождавший его воин продрались наконец сквозь лесную чащу и выбежали на озаренную багровым светом поляну, то все уже было кончено. Сопротивление татарского отряда прекратилось. Захваченные в плен каратели сгрудились, окруженные мужиками, и похожи были на отару испуганных овец.

Один только их предводитель глядел на русских гордо и озлобленно. Это был молодой, надменный, с жирным, лоснящимся лицом татарин в роскошной одежде. Но оружие у него было уже отнято и валялось в общей куче при дороге. Рядом лежали груды награбленного татарами добра.

Из татарского отряда было убито несколько человек. А из нападавших гасиловцев один рослый и могучий парень лежал навзничь, раскинув руки, и без сознания. На голове у него сквозь русые кудри виднелся темный кровоподтек.

Настасьин, едва только оглядел место боя, сразу же быстрым шагом подошел к поверженному воину и опустился возле него на колени.

Старик Гасило молча посмотрел на княжего лекаря и затем властно приказал:

– Огня дайте поближе… боярину!

Один из лесных бойцов тотчас же подбежал с пылающим факелом и стал светить Настасьину. Григорий взял безжизненно лежавшую могучую руку молодого воина и нащупал пульс.

– Жив, – сказал он. – Только зашиблен. Надо кровь пустить, а то худо будет.

С этими словами он поднялся на ноги и направился к своему коню. Здесь он раскрыл свои заседельные кожаные сумки и достал узенький ножичек в кожаном чехле.

Снова склонился над бесчувственным телом воина. У того уже кровавая пена стала выступать на губах. Грудь вздымалась с хриплым и тяжелым дыханием…