Книга Ратоборцы - Алексей Югов

Случалось, заскакивали в эти гнездовья баскаки. «Кто вы такие?» – «Ловим рыбу на князя: осетринники княжие». – «А вы?» – «А мы – борти держим княжеские да меда варим на княжеский двор». – «Ладно. А вы?» – «А мы соболя да горностая ищем. Прими, хан, от нас – в почтенье, во здрание!..» И вот – и медом стоялым потчуют татарина, и осетров, что бревна, мороженых целые возы увозит с собою баскак, и – собольком по сердцу!..

С тем и отъезжали татарские баскаки.

Невский строго требовал от своих дружин, засаженных в глухомань, чтобы не только военное дело проходили, учились владеть оружием, понимать татарскую хитрость, но и чтобы впрямь стояли – каждая дружина на своем промысле. Ватага – ловецкая, ватага – зверовая, а те – смологоны, а те – медовары.

– Мне бы только хмель, бродило, сухим до поры до времени додержать!.. А чему бродить – найдется!.. – говаривал Александр, беседуя с теми немногими, кого он держал возле сердца.

А уж вряд ли среди дворян князя и среди дружинников его кто-либо ближайший сердцу Александра, чем новый лейб-медик, сменивший доктора Абрагама, Григорий Настасьин!

Юноша и теперь сопровождал Невского.

– Да, Настасьин, пора, друг, пора! Время пришло ударить на ханов! – говорил Невский своему юному спутнику, слегка натягивая поводья и переводя коня на шаг. То же сделал и его спутник.

Лесная тропа становилась все теснее и теснее, так что стремя одного из всадников время от времени позвякивало о стремя другого.

Прежнего Гриньку Настасьина было бы трудно узнать сейчас тому, кто видывал его мальчонкой на мосту через Клязьму. До чего возмужал и похорошел парень! Это был статный, красивый юноша. Нежный пушок первоусья оттенял его уста, гордые и мужественные. Только вот румянец на крепких яблоках щек был уж очень прозрачно алый, словно девичий…

Они поехали рядом, конь о конь. Юноша с трепетом сердца слушал князя. Уж давно не бывал Ярославич столь радостен, светел, давно не наслаждался так Настасьин высоким полетом его прозорливого ума, исполненного отваги!

– Да, Настасьин! – говорил Александр. – Наконец-то и у них в Орде началось то же самое, что и нас погубило: брат брату ножик между ребер сажает! Сколько лет, бываючи у Батыя и у этого гнуса, у Берке, я жадно – ох как жадно! – всматривался: где бы ту расщелину отыскать, в которую бы хороший лом заложить, дабы этим ломом расшатать, развалить скорей державное их строение, кочевое их, дикое царство! И вот он пришел, этот час! Скоро, на днях, хан Берке двинет все полки свои на братца своего, на Хулагу. А тот уже послов мне засылал: помощи просит на волжского братца. Что ж, помогу. Не умедлю. Пускай не сомневается!.. – И Александр Ярославич многозначительно засмеялся. – Татарином татарина бить! – добавил он.

От Настасьина не было у него тайн.

Рассмеялся и Григорий. Грудь его задышала глубоко, он гордо расправил плечи.

– Но только и свою, русскую руку дай же мне приложить, государь! – полушутливо взмолился он к Ярославичу. – Еще на того, на Чагана, рука у меня горела!

– Ну, уж то-то был ты богатырь – Илья Муромец – в ту пору! Как сейчас, тебя помню тогдашнего. Ох, время, время!

Невский погрузился в раздумье.

Некоторое время ехали молча. Еловый лес – сырой, темный, с космами зеленого мха на деревьях – был как погреб…

Слышалось посапывание лошадей. Глухой топот копыт. Позвякивание сбруи…

И снова заговорил Невский:

– Нет, Гриша, твоя битва не мечевая! Твоя битва – со смертью. Ты врач, целитель. Такого где мне сыскать? Нет, я уж тебя поберегу!

Он лукаво прищурился на юношу и не без намека проговорил, подражая ребячьему голосу:

– Я с тобой хочу!

…Александр с Настасьиным и четверо телохранителей ехали гуськом – один вслед другому. Вдруг откуда-то с дерева с шумом низринулась метко брошенная петля, и в следующее мгновение один из воинов, сорванный ею с седла, уже лежал навзничь.

В лесу раздался разбойничий посвист.

Настасьин выхватил меч. Охрана мигом нацелилась стрелами в чью-то ногу в лапте, видневшуюся на суку.

Лишь один Ярославич остался спокоен. Он даже и руку не оторвал от повода. Он только взглядом рассерженного хозяина повел по деревьям, и вот громоподобный голос его, заглушавший бурю битв и шум Новгородского веча, зычно прокатился по бору:

– Эй! Кто там озорует?!

На миг все смолкло. А затем могучий седой бородач в помятом татарском шлеме вышел на дорогу. Сильной рукой, обнаженной по локоть, он схватил под уздцы княжеского коня.

– Но-но!.. – предостерегающе зыкнул на него Александр.

Тот выпустил повод, вгляделся в лицо всадника и хотел упасть на колени. Невский удержал его.

– Осударь? Олександр Ярославич? Прости! – проговорил старик.

Тут и Александр узнал предводителя лесных жителей.

– Да это никак Мирон? Мирон Федорович? – воскликнул он изумленно.

Мирон отвечал с какой-то торжественной скорбью:

– И звали, и величали – и Мирон, и Федорович! А ныне Гасилой кличут. Теперь стал Гасило, как принялся татар проклятых вот этим самым гасить! У нас попросту, по-хрестьянски, это орудие гасилом зовут.

На правой руке Мирона висел на сыромятном ремне тяжелый, с шипами железный шар.

– Кистень, – сказал Невский, – вещь в бою добрая! Но я ведь тебя пахарем добрым в давние годы знавал. Видно, большая же беда над тобою стряслась, коли с земли, с пашни тебя сорвала?

– Эх, князь, и не говори! – глухо и словно бы сквозь рыдание вырвалось у старика.

Здесь, в лесном мужицком стану, не было никаких разбойничьих землянок, а стояли по-доброму срубленные избы, хотя и небольшие. Были даже и притоны для коров и лошадей, крытые по-летнему.

– А зачем ее рыть, землянку? Дороже будет! – говорил Невскому Гасило. – Да и народ по избе затоскует. А так – будто в починке живем, в маленьком… Только церквы нету, а так все есть!

И впрямь, даже в баньку наутро позвал князя Мирон.

– Осмелился, велел баньку истопить… попарься, Олександр Ярославич.

После бани беседовали на завалинке избы.

– А если и сюда досочатся татары, тогда что? – спросил Невский.

Мирон Федорович ответил спокойно:

– Уйдем глубже. Только и всего. И опять же свое станем делать: губить их, стервь полевскую!.. Набег сделаем – и к себе домой: пахать. А как же, Олександр Ярославич, ведь вся земля лежит впусте, не пахана, не боронована!.. В страдно время половину людей с женками дома оставляю, а половину в засаду беру. Пахать да боронить – денечка не обронить!.. Пахарю в весну – не до сну!..

– Чем воюете? – спросил Невский.