Книга Последний очевидец - Василий Шульгин

Он вздрогнул, потому что вслух, громко, проговорил последние слова.

«Однако, — подумал он и невольно улыбнулся… — Это называется, что человек стал заговариваться… Довольно уже этого самоковыряния… Самое тяжелое снято, а что было — то было… Надо терпеть…»

Он снял фуражку, кобуру и положил на стол… потом стащил шинель и мундир и повесил их на стул и раздумывал о том, как бы стащить сапоги… Он чувствовал, что это потребует больших усилий, а он очень устал, и ему лень было приниматься за эту работу… Как-то невольно оттягивая эту минуту, он подошел к печке и стал греться… Теплые кафли приятно грели ему спину сквозь рубашку, ему не хотелось уходить от печки, и, нежась около нее, он опять задумался, уставясь глазами куда-то вдаль.

Каким это все уже кажется далеким… Острые впечатления наслоились одно на другое, и кажется, что с того времени прошло уже Бог знает сколько времени, а меж тем это было только сегодня утром.

Как всегда, немного запоздав, он спешил на извозчике сюда, в казармы… День был пасмурный, грязный, чуть туманный… Он ехал через огромную угрюмую площадь, вокруг которой залегли тяжелые крепости — казармы, и думал о том, как бы доехать поскорее, когда нагнал какую-то воинскую часть, двигавшуюся впереди него, несколько поодаль от дороги. По-видимому, это целый батальон, и, кажется, понтонеры… Но куда они могут идти целым батальоном в такое время? Кроме того, почему они движутся в таком очень уж «либеральном» порядке? Хотя теперь вообще не особенно следят за строем, но эти уж что-то слишком распущены… Не равняются, каждую лужу обходят или беспорядочно прыгают через них, ружья держат кто как хочет, некоторые вышли совсем из рядов и идут сбоку… Странно… Офицеров не видно. Нет, вон светлеет один между серыми рядами… Он идет как-то посередине, совсем не в подобающем месте. Это, кажется, Коровин…

Но почему Коровин попал к понтонерам?.. Странно…

Иванов обогнал загадочный батальон и подъехал к своим казармам… Эти казармы — бывшая крепость, построенная при Николае Павловиче — выстроены полукругом в два этажа. Концы дуги, обращенные на площадь, соединены каменной массивной стеною, что образует большой внутренний двор, куда смотрят ряды окон. Посередине стены — ворота. Иванов въехал через эти ворота в этот хорошо знакомый полукруглый двор и был очень удивлен, увидев во дворе свою уже выстроенную и замершую в строю роту с винтовками и при подсумках… при роте двое офицеров: подполковник и командир роты… Иванов, которому было очень неприятно опаздывать в строй, поспешно отпустил извозчика и подошел к офицерам…

— Вот дождались и мы, — сказал ему подполковник каким-то странным голосом, здороваясь с ним…

— Чего дождались? — спросил Иванов, все еще ничего не понимая.

— Как чего?! Бунта…

Иванов был поражен.

— Какого бунта? Где же бунтовщики?! — проговорил он, все еще отказываясь верить.

— Да вон же, — ответил подполковник, кивнув головой по направлению к воротам… — Разве вы их не видели?

Иванов вдруг все понял… Мгновенно в его уме выросла только что виденная картина… Так этот загадочный батальон… так это… это бунт!

И в то же мгновение за стеной, отделяющей двор от площади, взмыл рев толпы…

— Вот они, голубчики… — как-то недовольно сказал подполковник, словно ворча, и вместе с командиром роты пошел к воротам…

— Оставайтесь при роте, — приказал командир Иванову, обернувшись на ходу.

Иванов остался на месте. На него вдруг нашло каменное хладнокровие, которое, Бог весть откуда, овладевало им в решительные минуты… Он медленно и спокойно пошел вдоль фронта, внимательно всматриваясь в лица… Рота неподвижно застыла с винтовками к ноге… Ни в одних глазах Иванов не прочел враждебности, но почти во всех светилась тревога и беспомощность… Взгляды то приковываются к нему, как бы ища и прося поддержки, то перебегают на ворота, за которыми слышатся смутные крики, но еще ничего не видно, потому что рота выстроена наискось от них… Многие побледнели… Взводный первого взвода Полещук, который стоит на правом фланге, вытянув голову с изменившимся позеленевшим лицом, не отрываясь, смотрит на ворота своими большими, мягкими глазами… Губы его что-то шепчут, и видно, как всего его трясет нервная дрожь… Около него, но не в строю твердо стоит фельдфебель Майданин… Лицо его пошло серыми пятнами, но весь он как-то закаменел, затвердел, и его зеленоватые глаза смотрят твердо и упрямо с умного лица, как бы говоря: «Нет! Как другие, я не знаю, а я — нет!»

Иванов прошел весь строй и, идя обратно, возможно спокойно, не повышая голоса, сказал как бы мимоходом:

— Не волнуйся, братцы, не робей… Стой твердо и помни службу… помни, что теперь вся Россия от нас зависит, потому что теперь всякая сволочь бунтует… Коли и мы еще забунтуем, пропала Россия… Конец ей…

Его слова как будто бы производят впечатление… В продолжение этой сцены, которая занимает несколько секунд, за воротами слышится дикий, раздражающий и жуткий крик толпы… Вдруг в воротах показывается беспорядочная, возбужденная толпа солдат, которая что-то кричит, машет руками и ружьями и хочет войти… подполковник и ротный задерживают их на мгновение, пробуют говорить, но их не слушают, оттирают, оттискивают от ворот, и толпа врывается во двор… Тогда командир роты поворачивается к своим, командует: «Смирно» — и, выхватив шашку, идет к роте… Рота исполняет приказание и стоит твердо… Но ворвавшиеся, беспорядочно махая ружьями, с криками: «Братцы, пойдем с нами, идем, братцы!» — направляются к левому флангу… Иванов инстинктивно бросается им наперерез, чтобы не допустить их до строя, не соображая, что надо приказать действовать роте, а не бежать самому, и на ходу так же инстинктивно вытаскивает шашку до половины… В то же мгновение к нему бросаются несколько человек со штыками наперевес, с криками: «Ваше благородие, зачем шашку? Спрячьте шашку, мы ничего не делаем, никого не трогаем, спрячьте шашку!..»

Воспоминание об этом роковом моменте опять болью сжимает сердце Иванову… Но он пересиливает себя и заставляет не думать больше, потому что это только что решено и выяснено… И все-таки он думал… Нет, он не струсил… по крайней мере, с чистым сердцем, докопавшись до самого дна своих ощущений, он не может вспомнить ощущений страха… Но их совокупная воля в течение этой короткой мимической сцены, в течение этих нескольких мгновений, когда они стояли друг против друга, он — с полувытащенной шашкой, они — со штыками — их совокупная воля, их полупросьба, полуубеждение, полуугроза, вылившаяся в этом крике: «Зачем шашку?», — оказалась сильнее его первого, почти инстинктивного движения, не поддержанного твердым и давно созданным убеждением, что так именно и нужно поступать, не поддержанного и со стороны… Наоборот, в это мгновение кто-то на этом самом левом фланге, который он защищал, кто-то за его спиной крикнул: «Братцы, за мной!» и бросился к бунтовщикам, увлекая за собою других… В то же мгновение со всех сторон раскрылись окна полукруглой казармы, и оттуда грянуло «ура» и другие радостные крики (это кричали солдаты, оставшиеся в казармах), и тотчас же за спиной роты грянули звуки труб, на двор хлынула музыкальная команда с первыми тактами «Марсельезы». Иванов невольно обернулся, увидел, что рота дрогнула, смешалась, правый фланг еще стоял, но левый и середина уже перемешались с бунтовщиками, которые выталкивали растерянных, испуганных солдат из рядов, командир роты спрятал шашку и что-то беспомощно говорил. Иванов почувствовал, что момент потерян, силой уже ничего нельзя сделать — и тоже втолкнул шашку в ножны. Он опять чуть не застонал… О, зачем он это сделал, зачем он не выхватил ее и не рубил, его бы убили, вероятно, но ведь так надо было поступить, он должен был так поступить… И опять ему пришлось сдержать себя, пересилить: что сделано, то сделано — будет об этом… Потом сразу наступила каша… Двор наполнился сотнями кричащих, шумящих, убеждающих и спорящих солдат, среди которых нельзя было уже хорошо отличить своих от ворвавшихся… Однако Иванов ясно видел, что многие упираются, не хотят идти, стараются вырваться и отделаться от бунтовщиков, которые набрасываются по нескольку человек на одного и силой увлекают к воротам… Офицеры как-то невольно очутились вместе (их было трое) перед дверьми казармы в помещении роты, и вокруг них и в дверях быстро собралась кучка, которой удалось отбиться от понтонеров и которая жалась к офицерам… Около самых дверей, облокотившись о стену, стоял Полещук, бледный как полотно, и шептал что-то побелевшими губами…