Книга О людях и ангелах (сборник) - Павел Крусанов

– Не-ет, – с усмешкой перехватил вопрос Князь. – Те, кто в далёком блистающем мире займёт наше место, сейчас в таком ничтожестве, такая шантрапа, что в них грядущих царей земли и в мелкоскоп не разглядеть.

– Точно, – подтвердил Брахман. – А тот, о ком ты, Нестор, спрашиваешь, – испытание иного свойства. Смертельное, если лицом к лицу… Однако не конец. Разве что… пробный ластик.

Когда в сумраке начинаешь всматриваться в даль, пытаясь разглядеть детали в густеющей тьме, может примерещиться чёрт знает что.

Я смотрел вдоль берега пруда, костёр не слепил меня, и там, за границей камышей, где между ними и грядой лесополосы, над которой ещё бледнело небо, ворочались густые комья теней, мне вдруг почудилось быстрое движение – волна чего-то чёрного, огромного катилась на нас давящей, всё поглощающей массой, как вырвавшийся из хтонических глубин мрачный хрён…

Тут бодро запищала болталка Матери-Ольхи. Она поднесла трубку к уху, сказала: «Да, голубь» – и дальше уже только слушала. Лицо её чуть вытянулось и замерло, лишь большие серо-зелёные глаза вспыхивали из-под хлопающих ресниц.

– Друзья мои, – сказала Мать-Ольха, простившись с собеседником, – китайцы сбили наш сторожевой локационный дирижабль и объявили об аннексии Монголии.

* * *

На этот раз в караул, встречающий непрошеных гостей, вместо Одихмантия заступил Князь: во сне он прокашлялся, прочистил горло и затянул такой художественный храп, что все байбаки в округе прижали уши. Должно быть, это сломанный в юности нос открывал такое свободное движение звука в его природном инструменте.

Поняв, что глаз нам не сомкнуть, мы с Нестором, не сговариваясь, выползли из палаток и сели за стол, возле тлеющих углей костра, с фляжкой живой воды, припасённой Нестором на случай. Кругом уже стояла ночь, чёрная, огромная – на весь мир. Берег пруда лишь угадывался, и близкое присутствие воды выдавали косвенные знаки – прохладный запах тины и редкие всплески в камышах. На небе не было ни луны, ни звёзд, наверно, облака плотно, без щели, закрывали его, как выдвижная шторка закрывает иллюминатор в самолёте. Мрачный хрён подобрался совсем близко, он окружал нас со всех сторон, готовый в любой миг навалиться на плечи и раздавить, – мы не видели его, а сами были перед ним открыты и беззащитны.

На закуску посекли огурец и кусок бугристой сыровяленой колбасы, к которой укутавшийся в бороду хранитель Большой тетради испытывал пристрастие. Первая же рюмка, удачно слившись с теми, что были приняты за ужином, сделала исполинскую ночь немного меньше и уютнее.

– Поэтому ты толстеешь, – глядя, как я уплетаю кружок колбасы, неожиданно заключил Нестор.

Лицо его во тьме виделось мне нечётко.

Я вовсе не толстел, много лет держал один вес, но на крючок сел мигом.

– Почему – поэтому?

– Пищу жевать надо.

– Я жую.

– Вижу, как ты жуёшь.

– Жую. – Я демонстративно заработал челюстями.

– Каждый кусок жевать надо сорок шесть раз и только потом – глотать.

– Что здесь жевать сорок шесть раз?

– Неважно. Так положено. – Глаза Нестора посверкивали каким-то ночным, холодным, отражённым светом.

– Чушь.

– Как знаешь. Но жуёшь ты неправильно.

– Жую как надо. И вовсе не толстею.

– Ладно, молчи лучше. – Прикрытый мраком и бородой, рот Нестора разговаривал со мной, не производя движений, и это вызывало во мне странное чувство.

– Думай что хочешь, а я жую, – упрямо сказал я. – Наливай.

– Ты отрицаешь очевидные вещи. – Нестор налил в рюмки живой воды. – Так поступают все алкоголики.

– Что? – Мне даже стало жарко – так быстро я вскипел. – Какой я алкоголик?!

– Ну вот. – Мерзавец был невозмутим. – Я же говорю – отрицаешь очевидные вещи. Как все алкоголики.

– Я без товарища вообще не пью!

– Знаем, как ты не пьёшь. Молчи лучше.

– Да что ты – с дуба на ёлку рухнул, ей-богу! Какой я алкоголик?!

– Ты алкоголик, пьющий с товарищами. – Нестор на миг задумался. – А когда ты один, мы про тебя и вовсе ничего не знаем. Может, ты пьёшь с укулеле?

– У меня и мысли такой не бывает – выпить, когда я один. Я о живой воде тогда даже не думаю!

– Мало ли о чём ты не думаешь… Может, у тебя всё на автомате. Может, когда ты один, ты сидишь на звёздной пыли.

– Я? На пыли?

– Ну да. Чтобы не думать о живой воде и не считать себя алкоголиком.

– Да ты что говоришь такое?!

– Точно. Как я сразу не понял. Ты сидишь на звёздной пыли. Поэтому и думаешь, что не алкоголик.

– Ты заболел, Нестор! Ты сбрендил!

– А что глаза так блестят? – Нестор качнулся в мою сторону. – Ты посмотри! Какая масляная поволока! Так блестят глаза эротоманов. Гусляр, ты – тайный эротоман.

Тьфу, чёрт! Вот такой плут этот Нестор, вот такая бестия.

Поняв, что меня дурачат, я сбросил пар и улыбнулся. Да, я тайный эротоман, я сижу на звёздной пыли, я алкоголик, я пузырь, толком не умеющий жевать вкуснейшую сыровяленую колбасу… Для тебя – всё, что угодно, мой дорогой летописец.

Добив фляжку и сотворив охранное заклятие, мы отправились по палаткам со второй попытки добывать себе освежающий сон. Не забыв, разумеется, поманить его привадным наговором: «Сон – сила. Спорт – могила».

* * *

Холодная ночь на прудах прошла без происшествий – мрачный хрён не тронул нас. Хотя пространство вокруг продолжало жить какой-то своей, тёмной жизнью, полной птичьих голосов, посвистов, шорохов, внезапных передвижений воздуха и всплесков.

Встали рано и, как ни странно, довольно бодрыми. Небо было плотным, серым – чередуясь на лету, в нём шевелились то более грузные, то светлые, разреженные сгустки. За утренним чаем Князь настроил вещий глас в машине на местную волну, и духи-вещатели поведали последние новости. Сначала, правда, немного поморочили рекламой липецких лавок – «Мир обуви», «Империя сумок», «Царство хлопка». Для комплекта не хватало «Диктатуры метизов», «Халифата сладостей» и «Республики сыров», о чём я и сообщил стае.

– Тут другая фишка, Гусляр, – возразила Мать-Ольха. – Торговые марки наглядно демонстрируют доверие людей к словам и эксплуатируют таящиеся за словами смыслы. Например, «империя», «имперский» или «держава», «державный» – эти лексемы на уровне символического откликаются в нас парны́м дыханием отечества, вызывают ассоциацию с чем-то родным, надёжным, незыблемым, подразумевают эстетическую взвешенность, ответственность и вытекающее отсюда качество. Колбаса «Имперская», водка «Царская», пельмени «Державные» – подобные продукты как бы априори безупречны, как бы по определению отвечают высочайшей пробе. Хотя в действительности могут и не отвечать. А вот про пиво «Либеральное», коньяк «Республиканский» или сосиски «Демократические» что-то не слышно. Потому что даже отвечай такой фабрикат за стоящие позади прилепленного к нему лейбла смыслы, он всё равно оказался бы не востребован – рынку интересен массовый потребитель, а не маргиналы.