Книга Рассечение Стоуна - Абрахам Вергезе

— И что мне делать теперь? — спросил я. Вопрос был не про риск заразиться туберкулезом. С этим я бы и сам как-нибудь справился.

Эпплби отвел глаза. Щеки и нос у него покрывали сосудистые узелки, которые при малейшем раздражении наливались кровью. Его заболевание называлось acne rosacea, не путать с acne vulgaris, проклятием многих подростков. В один прекрасный день нос у Эпплби станет темно-красным, а щеки приобретут цвет мяса. Он уже стеснялся своей внешности, а будет только хуже, поскольку люди станут ошибочно принимать его за пьяницу. Вот что было мне известно о его будущем. А пока он за деньги предсказывал, что ожидает меня.

— Значит, так, доктор Стоун. — Эпплби откашлялся, и нос его налился краской — верный признак того, что мне не понравятся его слова. — При всем моем уважении, все-таки пересчитайте серебряные ложки. Убедитесь, что ничего из имущества не пропало.

Я выдержал долгую паузу.

— Но, мистер Эпплби, то единственное, что для меня важно, как раз и пропало.

— Да, конечно, — вздохнул он.

Сочувствие в его голосе сказало мне, что и ему не чужда моя боль. Нас легионы.

Из событий последующих недель вспоминается ночной телефонный звонок. Спросонья я схватил трубку, не соображая, где я: в Госпитале Богоматери или вернулся в Миссию. Я никак не мог уразуметь, чего от меня добивается врач-резидент на том конце провода. Разбудили человека, бывает. Собеседник отнесся с пониманием. Но туман в моей голове никак не хотел рассеиваться. Я бросил трубку и вырвал телефонный провод из гнезда. Наутро голова была ясная, но тело отказалось повиноваться. Я не мог подняться с кровати, такая навалилась слабость. При одной мысли о еде тошнило. Я повернулся на бок и заснул.

Может быть, в тот же день, а может быть, на следующий у моей постели появился человек. Он пощупал мне пульс, окликнул по имени. Это был бывший главный врач-резидент, Дипак Джесудасс. Я отчаянно схватил его за руку.

— Не уходи, — прошептал я, — я должен знать, насколько опасно болен.

— Я и не ухожу, — ответил он. — Только занавески задерну.

Помню, я подробно описал ему, что случилось. Пока я говорил, он меня осмотрел, прерывая только фразами типа «Скажи „A“» или «Посмотри вниз». После этого он поинтересовался, есть ли у меня стетоскоп. «Шутишь? На что он хирургу?» — ответил я, и мы вместе посмеялись — странные, непривычные звуки огласили мое жилище. Он пропальпировал мне правое подреберье, и я сказал «Ай». Мне это показалось забавным. Потом я услышал, как он негромко говорит по телефону. Все это время я не выпускал его руки.

Три человека, лица которых были мне знакомы, явились с носилками, упаковали меня во фланелевый кокон, вынесли на улицу и погрузили в машину «скорой помощи». Помню, я собирался сказать им, как изящно, с врожденной грацией они движутся и как необычно чувствовать себя кенгуренком в сумке. Я собирался попросить прощения за то, что не оценил их талант раньше.

Дипак находился со мной, шагал рядом с моей каталкой по коридорам больницы, а мимо проплывали потрясенные лица сотрудников. Меня привезли в реанимацию. В резком свете люминесцентных ламп мои глаза горели желтым пламенем, но я этого не знал. Кожа у меня тоже отсвечивала желтым. Из сделанных шприцами проколов обильно лилась кровь. Моча была цвета чая — я подсмотрел, как ни старались сестры закрыть мне вид на мешок с катетером. Впервые в жизни я по-настоящему испугался.

Мозг у меня словно распух, отчаянно хотелось спать. Прежде чем потерять сознание, я успел подозвать Дипака:

— Что бы ни случилось, не забирай меня никуда из Богоматери. Если я должен умереть вдали от Миссии, пусть я умру здесь.

В какой-то момент я осознал, что Томас Стоун у моей кровати, но осматривает меня не как клиницист. Вместо лица у него была хорошо мне знакомая по родителям пациентов застывшая маска: ребенок попал в беду. И тут я лишился чувств.

Потом мне сообщили текст телеграммы, которую отправили Хеме:

ПРИЕЗЖАЙ НЕМЕДЛЕННО МЭРИОН ОПАСНО БОЛЕН ТЧК ТОМАС СТОУН P. S. НЕ ЗАДЕРЖИВАЙСЯ.

Она и не задержалась — позвонила жене товарища пожизненного президента, которая отнеслась с полным пониманием. Американское посольство срочно выдало визы, и к концу дня Хема и Шива были на борту рейса на Франкфурт через Каир. Потом, также самолетом «Люфтганзы», они пересекли Атлантический океан. Хема вертела в руках телеграмму, изучала буквы, надеясь отыскать что-нибудь вроде анаграммы.

— Наверное, смысл в том, что при смерти Томас Стоун, не Мэрион.

Шива убежденно сказал:

— Нет, Ма. Это Мэрион. Я чувствую.

В десять вечера по нью-йоркскому времени они переступили порог отделения интенсивной терапии: седеющая женщина в красно-коричневом сари с поразительно красивым, несмотря на круги под глазами, лицом и высокий молодой человек — несомненно, ее сын и мой брат-близнец.

Они неторопливо подошли к моей стеклянной кабине, усталые путники из Старого Света, всмотрелись в сияние больничной палаты. Здесь, в Новом Свете, пребывал я, сын, отправившийся в Штаты за высшим образованием, ставший врачом-практиком на щедрой, богатой, прибыльной, чрезвычайно эффективной ниве всемогущей американской медицины, столь отличной по самой своей сути от того, чем они занимались в Миссии; и вся эта медицина, казалось, взялась сейчас за меня, набросилась, точно тигр на своего дрессировщика, подключила светло-серый аппарат искусственного дыхания, приковала к мониторам, вонзила в меня катетеры, шланги и кабели. Даже из черепа торчал электрод, словно гвоздь вбили.

Они увидели Томаса Стоуна, он сидел у моей кровати ближе к окну, неловко опершись седой головой о защитный поручень, глаза закрыты. За семьдесят два часа, что прошли с отправки телеграммы, мое состояние ухудшилось. Почувствовав их присутствие, Томас Стоун поднял голову, вскочил. Он был какой-то потерянный, застывший, чужой хирургический костюм был ему не впору, на покрытом морщинами бледном лице рисовались облегчение и беспокойство вместе.

В последний раз два старых товарища виделись в Третьей операционной вскоре после нашего рождения и смерти мамы. Тогда же Стоун распрощался и с Шивой.

Тумбочка и аппарат искусственного дыхания загородили Хеме проход. Чтобы подойти ко мне ближе, ей пришлось описать петлю вокруг Стоуна.

— Он «опасно болен» чем, Томас? — обратилась к нему Хема, цитируя два слова из телеграммы, которые взволновали ее больше всего. Тон у нее был профессиональный, будто она спрашивала коллегу о состоянии пациента.

— Печеночная кома, — ответил Томас в той же манере, благодарный за то, что она избрала способ общения, позволивший ограничиться в отношении их сына сухим диагнозом. — У него фульминантный гепатит. Уровень аммиака очень высок, и печень еле справляется.

— Какова причина?

— Вирусный гепатит. Гепатит В.

Стоун опустил защитный поручень, и оба врача склонились надо мной. Хема прижала верхний конец сари к губам.