Книга Конец парада. Каждому свое - Форд Мэдокс

— Это немного ее отрезвит, — сказал священник. — Она глупая девчонка. Участвует в черных мессах вместе со своей миссис Профьюмо и тем парнем, чье имя я позабыл. Это же видно. Они перерезают горло белому козленку, разбрызгивают его кровь... Это-то она и припомнила... Все не слишком серьезно. Так, сборище глупых, беспечных девочек. Для них это не более чем хиромантия или гадание, если расценивать эту мерзость как грех. Тут все дело в воле, а воля — это суть любой молитвы, что к Богу, что к дьяволу... И сегодня она вспомнила об этом и уже не забудет.

— Само собой, это ваши дела, отец, — лениво проговорила миссис Саттертуэйт. — Вы сильно по ней ударили. Не думаю, что ей когда-либо наносили подобные удары. А что такое вы решили ей не говорить?

— Смолчал я по той единственной причине, что такую мысль лучше не вкладывать ей в голову... Однако для нее ад на земле случится тогда, когда ее муж побежит — решительно и слепо — за другой женщиной.

Миссис Саттертуэйт задумчиво посмотрела на стену, затем кивнула.

— Да, — проговорила она. — Я тоже об этом думала... Но произойдет ли это? Он очень здравомыслящий мужчина, разве не так?

— А что может его остановить? — сказал священник. — Только благодать милостивого нашего Господа, которой у этого человека нет и к которой он не стремится. К тому же... Он молод, полон сил, и они не станут жить... в супружестве. Я ведь его знаю. И тогда... Тогда она потеряет голову. Все будет напоминать ей о былых ошибках.

— Не хотите ли вы сказать, что Сильвия совершит что-то преступное? — спросила миссис Саттертуэйт.

— Разве не так поступает любая женщина, когда лишается мужа, которого изводила годами? — спросил священник. — Чем больше усилий она прилагает к тому, чтобы его замучить, тем увереннее она в том, что никогда его не потеряет.

Миссис Саттертуэйт мрачно всмотрелась в сумрак:

— Бедняга... Обретет ли он когда-нибудь покой в этой жизни?.. Что случилось, отец?

— Только что вспомнил, что Сильвия дала мне чай со сливками и я его выпил. Теперь я не смогу служить мессу у отца Рейнхардта. Нужно пойти и сообщить об этом его викарию, который живет в лесу.

У двери он сказал со свечой в руках:

— Я бы посоветовал вам не вставать ни сегодня, ни завтра, если получится. Сошлитесь на головную боль, и пусть Сильвия за вами ухаживает... Ведь вам же придется говорить, что она за вами ухаживала, когда вы вернетесь в Лондон. Если хотите меня порадовать, прошу, не лгите больше необходимого... К тому же, наблюдая за тем, как она за вами ухаживает, вы сможете запомнить и пересказать, как это было, в деталях, и тогда вся история станет правдоподобнее... Рассказывать, например, как Сильвия задевала рукавами склянки с лекарствами, чем очень вас раздражала... или... сами разберетесь! Если есть возможность скрыть скандал от наших прихожан, надо ей воспользоваться.

И священник побежал вниз по лестнице.

III

Дверь тихо скрипнула, заставив Титженса вздрогнуть, и в комнату вошел Макмастер. Титженс, одетый в некое подобие смокинга, сидел в спальне, оборудованной прямо на чердаке, и раскладывал пасьянс. Потолок был покатым, его подпирали стропила из темного дуба, разбивающие на квадраты стены, выкрашенные кремовой краской. Еще там стояли кровать с пологом, угловой дубовый комод, на блестящем, но плохо уложенном дубовом паркете лежало несколько плетеных ковриков. Титженс, который всей душой ненавидел весь этот холеный антиквариат, сидел в центре комнаты за шатким карточным столиком под электрическим светом удивительной белизны, в здешней обстановке казавшейся совсем неуместной. Это был один из тех старых домов, которые в то время было модно переделывать в гостиницы. Именно здесь Макмастер, который черпал вдохновение в прошлых веках, и предпочел поселиться. Титженс, не желая ему в этом мешать, смирился с обстановкой, хотя с удовольствием поселился бы в другом месте — посовременнее и подешевле. Он, как человек, привыкший к мрачному хаосу, царящему в йоркширском поместье, не любил находиться среди собранных с любовью, но весьма жалких предметов антиквариата — как он сам говорил, в подобной обстановке он чувствовал себя неуютно, будто заявился на бал-маскарад в строгом костюме. Макмастер же, напротив, завидев старинную мебель, с серьезным и сосредоточенным видом проводил по дереву пальцами и заявлял, что это — «подлинный Чиппендейл», а это — «мореный дуб». Казалось, с каждым прикосновением к новому изделию он становился все серьезнее и манернее. Однако Титженс с первого взгляда, словно профессиональный оценщик антиквариата, определял, что перед ними дешевая подделка, и чаще всего оказывался прав, а Макмастер, тихо вздыхая, продолжал совершенствоваться в нелегком деле оценщика. В итоге, благодаря своему прилежанию, он достиг таких высот, что временами его звали в Сомерсет-хаус оценивать дорогостоящее имущество для завещаний — должность эта была весьма почетной и приносила приличный доход.

Титженс с чувством ругнулся, как человек, вздрогнувший по чужой вине и весьма расстроенный тем, что другие это заметили.

Макмастер — к слову, в вечернем костюме он казался еще миниатюрнее! — сказал:

— Прости, старина, я знаю, как ты не любишь, когда тебя отвлекают. Однако генерал сильно не в духе.

Титженс с трудом поднялся, подошел нетвердой походкой к умывальнику розового дерева, сделанному в восемнадцатом веке, взял с полочки над ним стакан виски с содовой и сделал приличный глоток. Потом задумчиво огляделся, взял блокнот с «чиппендейловского» бюро, что-то быстро в нем подсчитал карандашом и вскинул взгляд на друга.

Макмастер повторил:

— Прости, старина, но мне придется отвлечь тебя от важных расчетов.

— Не придется. Это так, мысли, — сказал Титженс. — Очень рад тебя видеть. Так что ты там говоришь?

Макмастер повторил:

— Я говорю, генерал сильно не в духе. Отчасти из-за того, что ты не явился на ужин.

— Да ерунда, хорошее у него... Настроение. Он безмерно счастлив, что те дамы скрылись из его глаз.

— Он сказал, что велел полицейским прочесать всю округу, а тебе рекомендует уехать утренним поездом завтра же, — проговорил Макмастер.

— Не поеду. Не могу. Мне нужно дождаться телеграммы от Сильвии, — сказал Титженс.

Макмастер застонал.

— О боже! О боже! — А потом обнадеженно предложил: — Но ведь телеграмму можно переслать в Хит.

— Послушай, никуда я не поеду! — воскликнул Титженс с легким раздражением. — Я уже обо всем договорился с полицией и с этой свиньей из кабинета министров. Я наложил повязку на пораненную лапку канарейки жены констебля. Ты присядь и сам посуди. Полиция не тронет таких, как мы.

Макмастер проговорил:

— Мне кажется, ты не понимаешь настроения общества...

— Прекрасно понимаю, особенно настроение таких, как Сэндбах, — успокоил его Титженс. — Присядь, говорю тебе... Выпей немного виски... — Он налил себе еще стакан и тяжело опустился в низкое плетеное кресло, отделанное кретоном. Под его весом кресло заметно просело, а воротник рубашки сбился набок.