Книга Таежный бродяга - Михаил Демин

Этот крест появился у меня давно — еще на Колыме, на «Карпунке». А позже (уже на 506-й стройке) я вытатуировал под ним текст старинной блатной поговорки: «Наша жизнь, как детская рубашка, коротка и обосрана». Последнее слово я впоследствии вычеркнул, затушевал. Но даже и в таком, отредактированном виде, надпись все же выглядела кощунственно; я осознал это очень быстро и сокрушался долгое время, но ничего уже изменить не мог… А теперь вот, неожиданно, именно она — скандальная эта надпись — выручила меня, спасла от неминучей беды!

— Откуда у тебя это? — повторил татарин. — Ты, что ли, сидел? У хозяина был, да?

— Конечно, — сказал я. И поднялся, опустив с лавки ноги. — Недавно только освободился.

— Когда?

— Да месяца четыре назад…

— Откуда?

— С Красноярской пересылки.

— Вот оно как, — пробормотал он, — вот как… — Некоторое время он осматривал меня, посапывая и щурясь. Потом поставил светильник на пол и, усевшись рядом со мною, начал неторопливо свертывать цигарку.

— Послушай, — сказал я, — дай-ка закурить! Это все-таки не дело: обшмонали, забрали весь табачок, сами пользуетесь — а я что же?.. Я вам не фраер.

— Цветной, что ли? — покосился на меня татарин. — Из блатных, да? Жиган?

— Да вроде бы, — усмехнулся я.

— Держи! — Он протянул мне кисет. И затем, когда я закурил: — Что ж ты сразу не сказал? Эх ты… Мы ведь тебя уже кончать хотели…

— Как — кончать? — Я дернулся и выронил папиросу. — За что?

Он молча похлопал себя ладонью по боку. И, потянувшись туда взглядом, я различил широкий, плоский, тускло поблескивающий штык. Такие — кинжальной формы — штыки я видел когда-то в армии, у десантников. Штык был засунут за пояс — и пояс этот тоже был армейский!

— Счастливый твой Бог, — сказал татарин. — Я-то ведь тоже сидел — давно, перед войной, — знаю все-таки, что к чему. Ну а если бы оказался кто-нибудь другой — представляешь?.. Тут бы тебе и кранты…

— Но — за что?

— А ты так и не догадываешься — кто мы?

Я уже начал помаленьку догадываться. Но все же решил уточнить. И, подобрав упавший окурок, сказал, затягиваясь, кутаясь в дым:

— Солдаты — не солдаты… Не разберусь. Одно мне ясно: вы от кого-то прячетесь. От кого? Если не секрет, конечно.

— Ото всех, — проговорил татарин. И, подумав, добавил жестко: — Да ото всех!

— И — с каких же пор?

— С войны.

— Ах, так значит — вы?..

— Да, — сказал он, — в том и суть.

Вдруг он поднялся, молча вышел из комнаты. И спустя минуту вернулся — уже вдвоем с Архипом.

Мы разговорились. Архип на этот раз держался со мной иначе — не так, как прежде. Морща щеки в улыбке, вороша пальцами бороду, он сказал доверительно:

— Ты пойми: у нас же ведь нет выбора! Ежели какой чудак забредет к нам — хана. Сразу выдаст, наведет на след… Хошь не хошь, а надо его закапывать.

— Н-да. — Я сделал рукою сложный, неопределенный жест. — Это конечно… Дело понятное… Но — чего вы все же боитесь?

— Ты по какой статье сидел? — спросил меня татарин.

— По указу.

— За что?

— Часть вторая. Железнодорожный грабеж.

— Та-ак, — протянул татарин. — Ну а с воинскими статьями ты знаком?

— Конечно, — сказал я, — сам когда-то побывал в армии…

— Стало быть, ты в курсе. Это хорошо. Много объяснять не надо.

— Но ведь вы когда дезертировали?

— По-разному… По всякому… Но в общем — в ту пору.

— С той поры прошло уже семь лет. Вы это, ребята, понимаете? Или вы, может, не следите за календарем?

— Следим, — усмехнулся в сивую свою бороду Архип. — Мы хоть и в тайге, в самой глуши обитаем, но все же кое-какие слухи и сюда доходят…

— Так в чем же дело? — удивился я. — Значит, вы должны знать: после войны сразу же началась амнистия. И первыми, кто попал под нее, были именно дезертиры! Им повезло гораздо больше, чем другим… Бытовиков освободили тогда не всех, пятьдесят восьмая статья вообще не попала под амнистию, а таких, как вы, — распустили подчистую.

— Что ж, это верно, — шумно вздохнул Архип. — Ежели б мы тогда сразу повинились… Повинную голову ведь меч не сечет.

— Сечет, — сейчас же отозвался татарин. Лицо его напряглось, редкие рыжеватые усики по краям рта ощетинились. — Еще как сечет! Любую голову!

— Тоже верно, — покивал Архип. — И в общем, что ж об этом толковать? Свое время мы упустили… Сами виноваты — знаю. А сейчас уже поздно. Пощады нам не будет. Нет, не будет. Не может быть!

— Пойдем теперь по другим статьям, — мрачно резюмировал татарин, — по другим — более тяжелым.

Я пробыл в становище дезертиров сутки и за это время узнал всю их историю. Они начали скопляться в тайге с сорок первого года, и к концу войны сборище это достигло внушительных размеров. Фронтовиков здесь было мало; основную массу составляли молодые призывники — звероловы, охотники, лесорубы. Причем почти все они были выходцами из семей раскулаченных, из среды так называемых «спецпереселенцев». В сущности, все они были жертвами террора… Сражаться за эту власть они, естественно, не хотели — предпочитали укрываться в тайге. Впоследствии контингент этот пополнился беглыми каторжниками. И так, постепенно, в низовьях Оби, в самом сердце водораздела, образовалось своеобразное потаенное сообщество. Я бы даже назвал его племенем — племенем Отрешенных, название это здесь вполне подходит! Отрешенные от мира, беглецы жили замкнутой общиной, во многом напоминающей первобытные общины дикарей. Они добывали себе пропитание охотой и рыбной ловлей — так удовлетворялся голод. С любовью было сложней… Но и эту проблему они тоже решили в конце концов: стали брать себе жен в становищах туземцев. Контакт с эвенками у них был давний, тайный и прочный; через них доставали дезертиры боеприпасы, а также сахар, чай, соль, муку и табак. Постепенно в общине этой выработались свои, особые порядки и правила, и даже возникла своеобразная религия — некая смесь христианских догматов с языческими обрядами. Они верили в Бога и в то же время поклонялись Солнцу. Именно к нему, к Солнцу, — по утрам и на вечерней заре обращали они свои молитвы. Да и сами молитвы эти тоже выглядели необычно; канонический текст совмещался здесь со странными дикими заклинаниями. Их-то я как раз и услышал в тот самый вечер, когда впервые соприкоснулся с этим племенем!

Опасаясь сторонних людей, лесные эти отшельники порою поступали с ними жестоко… В детали я не вдавался, не допытывался, но все же понимал, что фраза татарина «Пойдем теперь по другим статьям — более тяжелым» сказана была неспроста. Жалости они, конечно, не знали! И мне, в данном случае, просто повезло.

Повезло дважды. Прежде всего, потому, что я (как бывший лагерник и «жиган») показался им человеком в какой-то мере своим, достойным доверия. Во всяком случае, именно это спасло меня поначалу, отвело от меня первый удар! Но окончательным своим спасением я обязан старику Ананьеву; бывалый и многоопытный, он много знал! Знал он и это племя — давно еще, со времен войны. И, когда я исчез, он быстро понял, в чем дело. Пошел по следу — явился в стан — и выручил меня.