Книга Чудаки и зануды - Ульф Старк

А Ульф Лунделл продолжал голосить, что больше всего на свете любит просторы, где гуляет ветер, а в поднебесье поют жаворонки. Это было последнее, что я услышала.

В тот момент, когда машина врезалась в ульи, я со страху укусила Катти за язык. Она взвыла и ослабила хватку. Теперь и она заметила странные манёвры.

— Боже, да он совсем спятил! — простонала Катти.

— Это приятель моей мамы! — крикнула я, отшвыривая наушники.

В дыру, созданную стараниями Ингве, я видела, как Аксельссон с садовыми ножницами наперевес мчится к машине. Над ним роем вились разъярённые пчёлы. Судя по всему, он решил раскурочить капот, как консервную банку. Мне расхотелось смотреть. Ингве исхитрился-таки дать задний ход и выруливал прямиком к парадному крыльцу.

— Извини! Увидимся! — крикнула я Катти, которая смотрела мне вслед, ничего не понимая, и перемахнула через калитку, загороженную голубым мешком. На губах я всё ещё чувствовала солёный привкус её крови.

Рванув на себя входную дверь, я вдруг поняла, кого напоминала Катти — маму: те же звериные жёлтые глаза, та же дерзкая решимость брать всё без спросу.

Я сразу заметила, что мама не в духе.

Она стояла на четвереньках на персидском ковре в гостиной, голова по-пиратски повязана платком. А вокруг чего только не было: иголки, кофейная чашка с остатками чего-то липкого, вроде яичного коктейля, кусок хлеба, тарелка с простоквашей и имбирным вареньем, пакетик карамели, цветные карандаши, фломастеры, акварельные краски, скомканная бумага и ещё какие-то рисовальные принадлежности. В правой руке у мамы была кисточка, с которой на пол капала тёмно-коричневая краска, а в левой — неизменная чёрная сигарета. И посреди этого разора в облаке дыма фиолетовым вулканом вздымалась её задница.

Дедушка раскачивался в кресле-качалке, пощёлкивая себя по кончику внушительного носа. Львы на спинке кресла улыбались.

— Фу-ты ну-ты! — фыркнул дедушка. — Да что ты знаешь о радости жизни, позволь тебя спросить?

— Помолчи-ка ты лучше и дай мне наконец поработать.

— Чем занимаетесь? — спросила я.

Впрочем, и так было ясно. Они ругались.

Я помню эти ссоры с раннего детства. Я под них выросла. Они могли препираться часами, просто обожали это занятие.

— Видишь ли, голубушка, твоей маме заказали в редакции нарисовать Радость Жизни. И вот она злится и бесится оттого, что знать не знает, как эта самая Радость должна выглядеть, — объяснил дед. — Более злобного творца радости, чем твоя мама, днём с огнём не сыщешь.

— Вовсе я не злобная! — прорычала мама. — Просто твой любимый дедушка целый день развлекается тем, что выводит меня из себя. Расселся тут передо мной и качается, как утка. У меня от этой качки скоро морская болезнь начнётся. Ну как прикажете работать в этаком сумасшедшем доме! Погляди вокруг!

Она обвела рукой комнату, приглашая меня полюбоваться беспорядком, который сама и устроила.

В этот момент заявился Ингве. Мама как раз взмахнула рукой, и краска с кисточки брызнула прямо на него.

— Привет, — сказал Ингве.

Видок у него был ещё тот. Костюм измятый, редкие волосёнки торчат дыбом, словно он только что проснулся, на лысине краснеет небольшая шишка — видимо, укус разъярённой пчелы.

К груди он прижимал узелок — из складок томатно-красного пледа торчала чья-то лапа.

Ингве простодушно улыбался. Таким я его ещё не видела. «А что, если он заработал сотрясение мозга? — всполошилась я. Врезался башкой в лобовое стекло, и вот пожалуйста. Наверняка так и есть. Иначе был бы злой как чёрт. А то стоит, прижимая свёрток к груди, а на лице застыла жутковатая бессмысленная улыбка».

Тут я вспомнила, что, кажется, видела, как Аксельссонов кот исчез под задним колесом автомобиля, когда Ингве задним ходом выруливал к парадной двери. Сердце у меня сжалось: не иначе как в свёртке задавленный соседский любимец.

— Знаешь, что у меня тут? — спросил Ингве непривычно ласковым голосом и неуверенно шагнул в мою сторону.

— Нет, только не разворачивай! — завопила я. — Не желаю его видеть!

Ну и перепугалась же я! А кто бы не струхнул, когда к нему заваливается этакий недоумок и желает продемонстрировать задавленного кота!

Но тут из свёртка высунулась сморщенная мордочка. Два больших карих глаза таращились по сторонам из-под длинных висячих ушей, словно пришитых на живую нитку. Пасть вдруг растянулась в невольном зевке, так что на миг головы совсем не стало видно. Да это же щенок!

— Я думал… — начал было Ингве, делая ещё один шаг ко мне.

Но тут щенок вылез из пледа и соскользнул на пол, секунду-другую постоял, потом встряхнулся, так что складки кожи волнами побежали по телу, задрал хвост, вильнул им пару раз, а потом, словно мячик, укатился под огромный буфет и затаился там — только глазищи сверкали, как блестящие чёрные камешки. Время от времени он чихал от пыли.

— Это я тебе принёс, Симона, — сказал Ингве, шаря рукой под буфетом. — Щенок боксёра. Купил у сослуживца. Я ведь чувствую, ты грустишь без Килроя… Вот и подумал, раз надежды больше нет… А тут как раз у сослуживца собака родила четырёх щенков, и раз Килрой не нашёлся… Так, может, этот маленький проказник тебя утешит. Ах, негодник!

И тут щенок тяпнул Ингве за палец. Он отдёрнул руку и затряс ею в воздухе.

Так вот почему он так странно выглядел! Хотел мне сюрприз преподнести! Купил щенка! Внутри у меня всё вскипело, когда он заговорил о Килрое. Как это нет больше надежды? Уж не думает ли он, что Килрой погиб? Я посмотрела на пустую собачью корзинку с погрызенными прутьями. Я до сих пор чувствовала его запах — запах солнца, соли и рыбы. Не надо мне никакой другой собаки!

Я вспомнила, как Килрой появился у нас.

Дедушка принёс его за пазухой зимнего пальто, только острый белый нос торчал из тёмного меха. Мне было шесть, я болела свинкой. За окном валил снег и трещал мороз. «А вот и дружок для твоей свинки», — пошутил дедушка. С тех пор мы с Килроем были неразлучны. Когда мне бывало грустно, я зарывалась лицом в его мягкую белую шерсть, и становилось легче. А что мне делать теперь?

— Ну, что скажешь, Симона? — спросил Ингве.

— Мне очень жаль.

И это была правда. Я понимала, что Ингве огорчится. Он-то, поди, ожидал, что я брошусь ему на шею от радости. А ещё больше я расстроилась оттого, что не могла радоваться. Ингве-то хотел как лучше. Он и словом не обмолвился о том, что по моей вине врезался в соседские ульи и помял свой драгоценный автомобиль. Купил мне щенка, хоть и недолюбливает собак. Старался, как мог. Я злилась на себя, но ничего не могла поделать.