Книга Быстрые деньги - Аркадий Макаров

– Съезди! – сказала жена. – Почему бы не съездить? Ты давно на звёзды-то глаза поднимал? Всё в землю смотришь, как перестройка началась, нетеряное ищешь. Съезди!

Теперь всё гораздо проще: «Здесь Вам не тут!» – сказала мне крашеная блондинка почти без ничего, почти в одних клипсах.

Никто со мной не беседовал о моральных принципах, не проводил инструктаж, не советовал обедать в ресторанах только при галстуках. Веди себя в гостях, как знаешь. Хоть в стрингах люля-кебаб жуй, хоть в тулупе пей виски со льдом. Вот она, вожделенная воля! Либерализм неизбежен, как кризис социализма! Израиль и Турция почти братья, кровные…

Да, «Стамбул гяуры нынче славят…»

Так, кажется, говорил около двух веков назад ныне почти не читаемый у себя на родине великий поэт – «буков» много!

Но ныне славят Стамбул не только гяуры. На каждой улице слышна русская, перемежающаяся междометиями торопливая базарная речь, да и весь Стамбул кажется мне, вновь прибывшему, сплошным базаром, где торгуют всем. Правда, пока ещё родной матерью не торгуют. Но и это, мне кажется, дело времени…

Бессмысленная толкучка. Сытый скотный двор. Город-царь.

Мне, прибывшему с русских просторов, почему-то с трудом верится, что не так уж и давно славные славяне метили эту землю конским копытом, и Вещий Олег в знак победы запирал городские ворота своим червлёным щитом, мстя неразумным хазарам.

Эти хазары и по сей день назойливо возле отеля донимают коверканным русским словом, не одного меня, предлагая свои услуги.

Конечно, виски со льдом в такую сухую, как чипсы, и такую жаркую, как русская печь, погоду – дело хорошее, но совсем недостаточное, чтобы с гордостью восхититься родом человеческим и своей принадлежностью к нему.

Кругом турки да русские, дорвавшиеся до воли. Никаких сдерживающих условностей. Одни инстинкты. Русские, как турки, и турки, как хазары. Одна ветвь эволюции.

Стамбул, по математическим изысканиям Фоменко, это и есть тот самый Иерусалим, настоящий, библейский! Там даже вроде как сохранилась до наших дней могила Христа на западной окраине города, на горе Бейкос, где по вечерам море раскалывает красный шар солнца на мелкие осколки. Оно, это море, выбрасывает на берег пригоршню огней, осыпая отблеском умирающего света странный круглый камень с глубокой впадиной по центру. Предположительно, по сумасшедшим выкладкам скандального математика, в эту впадину и был водружён Крест Спасителя. А величественная София – не что иное, как храм Соломона…

Бредятина какая-то!

И мне во всё это не верится.

Для меня Стамбул – шумный, крикливый город с огромной шапкой византийского купола, где, как стражи, с четырёх сторон острыми пиками царапают небо минареты, заставляя сжиматься сердце православного человека со скорбью об утраченной святыне.

Потные приморские улочки Стамбула похожи на раскрытое ложе сна блудливой бабы, они пропахли водорослями, рыбой, дешёвым парфюмом, опять рыбой, немного горьким кофе, пикантность которому придают имбирь и молотый чёрный перец.

Баба не донесла, рассыпала свои дары на берегу огромной реки по имени Босфор.

…Насилу дождался вылета самолёта в Иерусалим.

С облегчением ныряю в огромное чрево крылатой машины с огромными ноздрями, дышащими огнём и серой. Но внутри благостная прохлада и лёгкий полумрак покоя и уверенности, что этот сотворённый человеком монстр обязательно доставит нас на истинную Святую землю.

Рёв турбин – и монстр, глубоко вздохнув ноздрями, оставил вавилонское столпотворение крыш под широкой плоскостью крыла.

Сверху город ещё больше похож на рассыпанные у самой воды женские безделушки, а сама женщина ушла в Босфор омывать своё грешное земное тело.

Оглядываюсь по сторонам. Перелёт сулит новые ощущения и новые встречи.

Эти нюансы путешественника хорошо передал поэт Александр Лисняк, книгу которого я недавно открывал: «…Вот-вот и всплывёт из тумана Священной земли полоса. Светлеют глаза Либермана, А я опускаю глаза. Мы к свету летим из потёмок, Мы сели в один самолёт: Однажды предавших потомок, и я, кто сейчас предаёт. Я тень Гофсиамского сада. Я сразу и гвоздь, и копье. О, Боже, мне надо! Мне надо познать милосердье Твоё!»

Гул двигателей мощного воздушного корабля здесь, в салоне, защищённом панцирем из дюраля и синтетической ваты, действует убаюкивающе, словно мерное жужжанье бабушкина веретена.

Бабушкино веретено…

Я захватил этот по-настоящему русский аппарат в действии, тогда, когда Россия ещё слыла великой державой, растерев подошвой кирзового сапога, как соплю, выродка Гитлера, бешеного пса тогдашней Европы.

Бабка Фёкла, потеряв на войне сына, жила у нас, обвязывая шерстяными носками половину села, помогая и нашей многочисленной семье небольшим, но заработком.

Мне часто приходилось сладко засыпать под эти густые метельные звуки…

Вот, оказывается, куда уводит человека вольное, ничем не сдерживаемое мышление вдали от родины! Это как ампутированная конечность у человека: её нет, а она болит…

Плавный толчок упругой волной стряхнул с меня оцепенение полёта, и я, движимый людским потоком, оказался на священной богоизбранной земле в потоках света и непривычного говора.

Всё остальное не имеет значения! Есть только эта ночь, непривычные глазу деревья с огромными перистыми листьями, и сухой, жаркий даже ночью, ветер.

Израиль. Иерусалим. Дорога Господа на Голгофу. Сказочная по своему содержанию Библия оказывается так близко от нас…

Остался за спиной шумный аэропорт имени первого президента Бен Гуриона. Самая большая достопримечательность аэропорта – из круглой отверзшейся крыши непрерывным потоком льётся вода, управляемая компьютером. Водолив. Водопад. Сливной колодец. Метафора всемирного потопа.

Интересное дело! Вместе с водой сверху низвергаются мировые знаки и бренды, говорящие о рукотворном сооружении, приносящем живительную прохладу и какую-то успокоенность. Мол, нам подвластны любые стихии. Вечная борьба с Богом. Тщета и суета человека.

От аэропорта до Иерусалима, по нашим российским меркам, рукой подать. Ночь. Отель. Слегка влажноватое белье опрокидывает меня в сон.

Но я опять отвлёкся…

В Израиле, кажется, две столицы: Иерусалим и Тель-Авив.

За спиной остались библейские святыни, описывать которые не берётся моя недостойная рука. Аз грешен для оного действа.

Быстро, как в калейдоскопе, сменялись картины и сокровенные знаки христианских святынь.

Но обилие впечатлений не мешает мне любоваться шикарным закатом, распахнувшим свои огненные недра над тёплым Средиземным морем, вынянчившим не одну цивилизацию.

Я в Тель-Авиве, на пляже.

Завтра, как говорит сидящий со мной немец, с которым мы только что выпили замечательное пиво – «Nach Haus!»