Книга Его апатия - Чингиз Абдуллаев

— Вы что такое говорите?! — возмущенно воскликнул АндрейАндреевич, когда за ними закрылась дверь. — Это в нашем — то городе хотятубивать кавказцев?! Вы знаете, какой Ростов интернациональный город!

— Знаю, — кивнул Дронго. — Я знаю, каким был ваш город икакой была наша страна еще десять-пятнадцать лет назад. Но времена изменились.И сегодня очень многие считают, что убийцу нужно линчевать, а не судить. Развея не прав?

Голиков только пожал плечами. Он указал Дронго наединственный покосившийся стул возле кровати, но тот покачал головой.

— Вы старше, — сказал он, — садитесь на стул, а я размещусьна второй кровати. — И сел на матрас, стараясь не думать о его «боевом»прошлом. Голиков подвинул стул поближе к койке Нагиева.

— Здравствуйте, Омар, — сказал он нарочито бодрым голосом. —Ну как дела? Врачи говорят, вы идете на поправку. — Лежавший на кровати даже нешелохнулся. Он по-прежнему смотрел в потолок. — В понедельник возобновитсясудебное заседание… — Голиков продолжал еще что-то говорить, но заключенный егоявно не слушал. Казалось, он не слышит его вообще. Адвокат беспомощно оглянулсяна Дронго. Тот сидел молча, пока не вмешиваясь в безуспешные попытки Голиковаразговорить заключенного. — У вас есть какие-нибудь просьбы… пожелания? —спросил адвокат.

— Нет, — наконец разжал губы Нагиев.

Голиков вновь оглянулся на Дронго. Тот поднялся и подошел кзаключенному.

— Послушайте, Омар, — начал Дронго, наклоняясь поближе клицу Нагиева, — меня прислала ваша сестра. Фатима просила меня навестить тебя.

Лицо заключенного дрогнуло, он чуть повернул голову ипосмотрел на Дронго. Глаза его обрели некий смысл.

— Кто вы такой?

— Я помощник адвоката, — пояснил Дронго, бросив взгляд нанеплотно закрытую дверь: прапорщик и санитар наверняка слышали весь разговор. —Я действую по просьбе Магомедовых.

— Как они? — задал еще один вопрос Нагиев.

— Беспокоятся за вас, — ответил Дронго. — Очень переживают.

Омар отвел от него глаза и снова уперся взглядом в потолок.Дронго понял, что допустил ошибку.

— Они верят, что вы невиновны, — быстро сказал он.

— Напрасно, — возразил Нагиев, не глядя на него. — Явиноват. Это я убил всех троих.

Адвокат посмотрел на дверь, затем на Дронго и покачалголовой.

— Он все время твердит одно и то же.

— Откуда у вас оружие? — спросил Дронго. — Это был вашпистолет? Вы меня слышите?

— Да, — наконец вымолвил Нагиев, не поворачивая головы.

— Откуда он у вас?

— Не помню.

— Вам его кто-то дал? Кто именно?

— Не помню.

— И вы стреляли из него?

— Да. — Он отзывался на любой вопрос словно заранеезаготовленными, заученными ответами.

Дронго переглянулся с Голиковым. Тот понимающе покивалголовой: да, мол, из такого «собеседника» ничего не выжмешь. Но Дронго не хотелпризнавать себя побежденным.

— Что вы сделали с пистолетом?

— Выбросил.

— Куда?

— Не помню.

Трудно помочь человеку, если он сам не хочет себе помочь. НоДронго не сдавался:

— Это вы забрали деньги? — Да.

— Куда вы их дели?

У Омара во второй раз дернулось лицо. Он посмотрел на Дронго,и тот невольно вздрогнул: в глазах этого лежавшего на тюремной больничной койкечеловека было столько боли! Нагиев тут же отвел глаза и снова уставился впотолок.

— Не помню. — Очередной заученный ответ слишком быстрый,чтобы слова оказались правдой. «Помнит», — уверенно подумал Дронго.

— Вы будто не понимаете, что вам грозит, — продолжалнастаивать он, еще ниже наклоняясь к заключенному. — Вас обвиняют в тройномубийстве и краже крупной суммы из квартиры убитых. Неужели вы ничего не хотитесказать в свое оправдание?

— Ничего.

— Если суд признает вас убийцей, вам дадут пожизненноезаключение. — Не успокаивался Дронго. — Всю оставшуюся жизнь вы проведете втюремной камере и больше никогда не увидите своих близких и родных. Никогда неувидите своего сына Руслана.

Он заметил, что при упоминании сына лицо Нагиева дернулось втретий раз и глаза наполнились влагой. Внезапно заключенный выхватил из-подголовы подушку и, закрыв ею лицо, громко, навзрыд заплакал.

— Это я, — стонал он сквозь подушку, — это я всех убил.Оставьте меня!

Голиков попытался убрать подушку, но заключенный прижимал еек лицу с такой силой, словно хотел задушить себя. Прапорщик открыл дверь и,услышав глухие стоны, закричал куда-то в сторону коридора.

— Врача! Срочно врача.

В палату вбежала женщина лет тридцати пяти в белом халате.Светлые волосы, курносый нос, широкое, полное лицо.

— Что вы его мучаете? — гневно закричала она. — Мало тогочто ему голову разбили, так вы его еще мучаете. Ему нельзя волноваться, у негосотрясение было…

— Это его адвокаты, — сказал вошедший в палату прапорщик.

— Тем более нечего мучить! — У женщины был характерныйюжнороссийский говорок. — Уходите отсюда.

Она достала ампулу и шприц. Дронго автоматически отметил,что тут не используют одноразовых шприцов. Видно, из экономии.

— Успокойся, милый, успокойся, бедолага ты мой несчастный. —Врач профессионально быстро набрала в шприц жидкость из ампулы и кивнуласанитару, вошедшему следом за ней, чтобы подошел поближе.

Голиков слегка потянул Дронго за рукав, и они вышли изпалаты. Через некоторое время появились врач и санитар. Прапорщик вышелпоследним и плотно закрыл дверь.

— Я ему снотворное ввела, — пояснила врач, — пусть поспит. Ивы его больше не мучайте. Тяжело ему, бедняге, ох как тяжело! — И, шумновздохнув, пошла по коридору.

— Подождите, — остановил ее Дронго, — извините, что васзадерживаю. Как вас зовут?

— Катей, — врач улыбнулась. — Иногда называют ЕкатеринойБорисовной. Но я не люблю, когда меня так величают. Для всех я доктор Катя. Илитетя Катя — для практикантов и молодых санитарок.

— И что, доктор Катя, он всегда так себя ведет?

— Да, срывы случаются, — кивнула Екатерина Борисовна. — Унас много таких в больнице. Сначала снасильничают или сподличают, а потомраскаиваются. Ночами не спят. Кричат, плачут. А он тихий лежит, но иногдасрывается и кричать начинает. Тогда мы ему успокоительное вводим. А вообще-томы за ним все время наблюдаем, даже боялись, что руки на себя наложит.