Книга Выпускной роман - Светлана Лубенец

К самому Олегу историк придирался с необыкновенным упорством. Дунаевскому приходилось просиживать в читальных залах и в Интернете часами, чтобы быть готовым ответить на все каверзные вопросы по теме и сверх нее, а также отразить нападки учителя на схемы построения ответов. С точки зрения Гордеева, Олег строил свой ответ по теме чрезвычайно примитивно, что совершенно не соответствовало все тому же уровню исторического мышления, которое он, Игорь Игоревич, не жалея сил, взращивал в своих учениках.

Олег продержался кротким ягненком ровно месяц. В начале следующего он не выдержал, объявил Демократизатору, что ноги его больше не будет на уроках истории, и показательно хлопнул дверью кабинета. Его ноги там и впрямь больше не было. Директору Дунаевский сказал, что к экзамену подготовит историю самостоятельно и сдаст любой комиссии. Валентина Михайловна как-то сразу Олегу поверила. Она не случайно на той печально памятной линейке доверила дать первый в этом учебном году звонок именно Дунаевскому. Олег с первого класса по одиннадцатый не имел «трояков» ни по одному предмету, кроме истории, и то только в нынешний скандальный период.

Дунаевский не знал о строгом выговоре, который директриса залепила Игорю Игоревичу. Совместно с выговором она сделала историку предупреждение, что выбросит его из школы, несмотря на все заслуги и нехватку учителей-мужчин, если он отчубучит еще что-нибудь такое, из-за чего хорошие ученики будут отказываться ходить на его уроки. Не знал Олег и того, что Игорь Игоревич тоже как-то сразу поверил Валентине Михайловне, убрал из голоса едкую иронию, но душить 11-й «А» контрольными и зачетами не перестал. Класс медленно, но верно зверел. Одноклассники между собой называли Дунаевского скотиной. Еще бы: наворотил дел и с истории слинял, а остальным – мучайся. Но о том, что он – не кто иной, как скотина, Дунаевскому услышать тоже не довелось.

Кроме всего этого, Олег демонстративно встречался с Юлей Дергач из «В». А ненависть «ашек» к «вэшкам» усилилась еще больше, поскольку Игорь Игоревич сделал 11-й «В» своими любимчиками. На их примере он показывал всей школе, и особенно строптивому 11-му «А», как он может быть действительно лоялен к прилежным ученикам. У «вэшек» было чуть ли не в два раза меньше зачетов, контрольных и проверочных работ. А на выходные дни историк ничего не задавал своим любимчикам вовсе. Из принципа.

Юля же была так хороша собой, что мужская половина 11-го «А», не позволив себе называть девушку, как это делали Рогозина и Ткачев, Дергачихой, нарекла ее Джульеттой скотины Дунаевского и тайно мечтала о ней по ночам и на той же истории. Особенно противно парням 11-го «А» было то, что скотине Дунаевскому досталось все самое хорошее: и Джульетта, и косяк от истории, а всем остальным – исключительно нотации Демократизатора и нечеловеческое количество заданий по истории на дом.

В общем, пропасть, неожиданно разделившая Дунаевского с одноклассниками, росла с угрожающей скоростью. Олег понимал, что добром это не кончится. Надо было непременно что-то кардинальное предпринять, что-то такое сделать... Но что?

* * *

Юра Максимов упорно следил за Дунаевским и никак не мог поймать его в укромном месте одного. Олег все время был с приятелями или с Юлей. Последнее, конечно, особенно не нравилось Максимову. Впрочем, «не нравилось» – это вовсе не то слово, которым стоило бы определить то, что он испытывал. Юра попеременно находился то в состоянии невыносимой гнетущей тоски, то слепящего бешенства. То и другое доводило его до исступления. Он любил Юлю. Да! Любил! Пока к его девушке не подгреб этот плейбой из 11-го «А», Максимов даже не подозревал, до какой степени он ее любил. Думал: так... школьный романчик, который, возможно, сойдет на нет после выпускного. И что оказалось? Оказалось, что дороже этой большеглазой девушки для него ничего нет! Или это всегда так: что ускользает, всегда кажется особо дорогим? Юля не ускользала. Она цинично променяла его, Юру, на другого. Даже не удосужила себя какими-то объяснениями. Неужели она думает, что с ним можно поступать, как с игрушкой? Да! Вот оно – верно найденное слово! Он, Максимов Юрий, оказался игрушкой в руках Юлии Дергач: поиграла, нашла другую, а прежнюю бросила. В грязь. В пыль. Все в классе смотрят на него, Юру, сочувственно. А не пошли бы все подальше со своим сочувствием!

Конечно, больше всех старается Кузовкова. Пытается врачевать его рану своей любовью. А на кой черт ему нужна ее любовь?! Нет, он, конечно, принимает ее восторги... А что делать? Не может же он всем продемонстрировать, как страдает! Пусть одноклассники думают, что он недолго и печалился по Юльке. Была Юлька, стала – Светка Кузовкова! Какая разница?! Светка – Юлька... Юлька – Светка... Но какой же все-таки это ужас – целовать нелюбимые губы... Как же ему, Юре, хочется отхлестать бедную Светку по щекам после того, как сам же ее и поцелует... Да за что же на него свалилась такая беда? Где же выход? Что же делать? Но ведь что-то надо! Иначе – хоть головой об стену, хоть вены режь! Нет жизни! Нет!

* * *

Джульетта скотины Дунаевского, а именно Юля Дергач мучилась чувством вины перед Юрой Максимовым. Она с ним встречалась с прошлого года. Все были уверены, что Юля + Юра – сложившаяся пара, которая пойдет под венец сразу после выпускного. Они и сами так думали. Даже их родители думали точно так же. Юлина мама предлагала дочери искать такое платье для выпускного вечера, чтобы и для свадьбы сгодилось. Все равно ведь потом выбрасывать или в комиссионку сдавать – куда в таких царских платьях пойдешь-то! Юля, противясь, говорила, что вроде бы не принято на свадьбу надевать старое платье – примета плохая. На это мама отвечала: «Брось, Юлька! Свадебные платья даже напрокат берут! Я же тебе не предлагаю затасканный наряд с чужого плеча!» В конце концов они с мамой сошлись на том, что на выпускной Юля купит себе что-нибудь простенькое, а уж блистать будет исключительно на свадьбе. И вот что теперь вышло... Не надо было маме поминать свадьбу, когда разговор заходил о выпускном вечере! Вот не надо! Сглазила! Сглазила! Сглазила!

Нет, конечно же, Юля винила мать вовсе не по-настоящему. Ей просто нужно было за что-то цепляться, чтобы снять с себя вину, от которой болела душа. Она видела, как Юра мучается. С того разговора на детской площадке у школы он больше ни разу не подошел к ней, ни о чем не просил, ни о чем не умолял. Можно было бы сказать себе: «Значит, не очень надо» – и успокоиться на этом. Но Юля видела, как Максимов страдает. Он демонстративно всюду ходил в обнимку со Светкой Кузовковой, но никого не мог этим обмануть, даже Светку. Кузовкова же рада была обманываться: хоть день – да ее. А Юле казалось, что Максимов на пределе. Она каждый день ждала, что он выкинет что-нибудь такое, от чего все они содрогнутся.

Родной класс Юлю отторгал, как инородный элемент. Нет, ей не объявляли бойкота, никто не шарахался от нее, как от прокаженной, но она чувствовала себя чужой среди своих. Ей будто просто разрешили доучиться в этом классе, ни во что не посвящая, никуда не приглашая и всячески обходя вниманием.

Маняшка с Юлей не общалась больше. И это не выглядело особенно демонстративным, потому что она и раньше дружила с Бармаковым. Теперь же они сидели вместе на всех уроках, да и вообще проводили чуть ли не все время вдвоем. Они будто решили порадовать одноклассников свадьбой после выпускного, раз уж у Максимова с Дергач все расстроилось.