Книга Жизнь и Любовь (сборник) - Евгений Бузни

Невозможно предугадать, о чём бы вновь заговорили объединённые случаем трое мужиков, давно осушившие свои стаканы и соответственно взявшуюся ниоткуда бутылку водки, если бы не прорвавшееся сквозь узкую прорезь в небесной глуши тяжёлых туч яркое солнечное ярило, сунувшее-таки бесконечно длинный палец в виде луча белого света прямо в окно вагона и как раз в то самое место, где сидели трое. Первый луч солнца в этот пасмурный день возрадовал пассажиров. Белый круглый штык упал остриём на пол и от него до самого окна затанцевали пылинки. Но не они были главными в этом празднике. Сам по себе свет, ворвавшийся в мрачную глумь купе, немедленно приковал к себе внимание уставших от серости глаз. И всё вокруг стало ярче – очертания постелей, откидного столика, гранёных стаканов, опустевшей бутылки, маленьких плафонов ночного освещения над подушками и лица людей.

Удивительна сила света. Сидели себе люди, разговаривали. Задумались. Казалось, ничто не может их оторвать от мыслей, утопающих в мрачности дождливого настроения, а тут вдруг глаза засветились, щёки дрогнули, принимая улыбку, всё внутри встрепенулось. А дело в чём? В небе, словно курица несушка клюнула в скорлупу туч, помогая жёлтому пушистому птенцу вырваться из заточения. Вот он и выскочил. И каждого обуяла радость от этого рождения. И мысли стали радостными.

Мужчина, что сидел у самого окна, провёл ладонью по редким волосам, случайно оставшимся на лысеющей голове, мысленно перепроверяя себя, действительно ли он хочет сказать то, что пришло только что в голову, и, согласившись с собой, что да, хочет, сказал:

– Вы, друзья, не будете возражать, если я расскажу вам о том, как впервые поцеловал девушку? У каждого, наверное, это сидит в памяти. Никому не рассказывал, а тут вот вспомнилось почему-то. Может, и вы свои истории присовокупите к моей?

Второй пассажир, сидевший по другую сторону столика, оказался военным, о чём говорило не только крепко сложенное тело с выпиравшими из-под тенниски накаченными тренировками мышцами, но и китель со звёздными погонами, висевший у входа в купе. Он-то, обладатель кителя, наверное, и угостил попутчиков водкой.

– Интересное предложение, – философски заметил он после некоторой паузы, во время которой успел взвесить все «за» и «против» такой идеи и, не отрывая глаз от луча солнца, добавил:

– Попробуем, если получится. Интересно послушать.

Третьим пассажиром, пристроившимся в углу купе возле двери, откинувшись спиной к стенке, был самый пожилой из присутствовавших. Небольшая белая бородка клинышком выдавала в нём столичного интеллигента. Его ответ на обратившиеся к нему взгляды был кратким:

– Не возражаю. Начинайте.

Поцелуй в лоб

И рассказ начался.

– Не знаю, правда, покажется ли моя история интересной, но то, что она необычна, так это точно. Обычно ведь где люди целуются – в парке на скамейке, у ворот, когда провожают девушку, у крыльца дома, в кино, в лесу… словом, оказавшись вдвоём с предметом восхищения. То есть места могут быть разные, но суть происходящего одна – влюблённые оказываются наедине и тогда решаются на поцелуй.

У меня всё произошло иначе. Так случилось, что в период моей учёбы в школе в стране происходили реформы образования, когда женские школы стали сливать с мужскими. Мне довелось, правда, с первого класса учиться в смешанной школе, а восьмой класс пришлось идти в бывшую женскую школу. Вот и пришёл в класс, где было пятнадцать девочек и только пять мальчиков. Что с нами делали эти девочки, как издевались над мальчишками, трудно пересказать.

Рассказчик улыбнулся и выразительно покачал головой, уносясь в своём воображении в те далёкие годы.

– Но это я к тому, – продолжал он, – что, если я и влюблялся в те годы в слабый пол, то не в нашем классе. Не потому, что мне не нравились наши девочки. Нет, я даже как-то выступил на родительском собрании в их защиту, когда одна из родительниц ученика стала ругать и обзывать всяческими словами девчат за их плохое отношение к её сыну. Помню, взорвали меня эти слова взрослого человека, и я с дрожью в голосе заявил, что, оскорбляя наших девочек, мать моего соученика оскорбляет вместе с ними меня, поскольку, если девочки плохи для её сына, а хороши для меня, значит, я тоже получаюсь плохим. Считать же наших девочек плохими я не могу.

Это была героическая речь для того возраста, авторитет мой у наших проказниц, я думаю, тогда вырос, но отдать предпочтение какой-то одной красавице в нашем классе, очевидно, было невозможно в обстановке существенного преобладания женского пола. Так что моё внимание привлекла черноглазка из параллельного десятого «Б». Однако то ли от природы я был стеснительным, то ли девочки в восьмом и девятом классе так воспитали меня, что боялся я не то что бы признаться в любви, а даже подойти и заговорить с объектом моих душевных переживаний. До сих пор не знаю её имени.

Встречались мы всегда случайно на широкой школьной лестнице или во дворе школы. Всякий раз я буквально тонул в черноте её глаз и, чтоб совсем не пропасть, отводил взгляд в сторону. Она, разумеется, заметила это своё влияние и встречала меня то едва заметной улыбкой с эдакой, как мне казалось, ехидцей, будто спрашивая: «Ну, что же ты?», то серьёзно, устремляя свою космическую черноту глаз прямо в меня. И я терялся.

Мы так и не познакомились с нею. И она так и не узнала, что я написал стихи про её глаза:

Ах, какая темень!

Ах, какая ночь!

Больше б захотели,

Да уже невмочь.

Глубина, что космос,

В тех глазах.

Взгляд бросаю косо:

Прямо – страх.

Утону и баста.

Что тогда?

Ах, какая сладость

Для меня.

Не могу решиться

В них взглянуть.

Могут чёрной птицей

Упорхнуть.

Рассказчик читал стихи, не спрашивая, любят ли сидящие в купе поэзию, хотят ли слушать, интересно ли то, что он прочитал. Он рассказывал страницу жизни, и стихи просто были её частью, одним абзацем, или самой короткой, но запоминающейся строкой.

Человек с лысеющей головой поставил руки локтями на столик, сложил ладони и опёрся на них подбородком, устремив свой взгляд в прошлое, о котором и говорил:

– Нет, я не целовался в школе ни с кем. По-моему у нас тогда это не было принято. А рассказал я об этом лишь для того, чтобы вы поняли мои чувства, связанные с одним эпизодом начала моей театральной жизни.

Собственно, выступать на сцене я начал в самом раннем детстве. Но то был детский театр. Много лет мне довелось участвовать в работе драматической студии дворца пионеров. В те годы руководители различных кружков приходили в школы и агитировали учеников приходить на занятия то в авиамодельный, то в радиолюбителей, то в спортивные секции. Это было интересное время. Сегодня, как я понимаю, тоже есть различные клубы, но повсюду надо платить за то, что тебя будут чему-то учить. Раньше было иначе.