Книга Икар - Альберто Васкес-Фигероа

В ожесточенной войне за независимость это было грозное войско самоубийц, вооруженных копьями. Они словно застряли во временах Паэса[31]и Симона Боливара и, вернувшись домой, постарались отгородиться от мира, с которым не желали иметь ничего общего.

Венесуэльцы или колумбийцы — не имело значения, потому что даже если они и враждовали, это была вражда между братьями, так как они считали себя не столько гражданами той или другой страны, сколько «чистокровными льянеро».

Тем не менее до них все-таки доходили какие-то известия о Великой войне, разразившейся в далекой Европе, поэтому они несказанно удивились, узнав, что она уже три года как закончилась.

— И вы в ней участвовали? — поинтересовались они.

— К несчастью.

— На этой кастрюле?

— На ней самой. Если приглядеться, сзади, в хвостовой части, еще можно увидеть пять следов от пуль.

— Вот это да, чувствовать себя уткой, когда от тебя вот-вот полетят пух и перья! — воскликнул льянеро, тот, что помоложе, и, помявшись, робко добавил: — Послушайте, гринго! Можно мне полетать на этой штуковине? Я бы заплатил три песо.

— Естественно! — тут же согласился Король Неба с самой обаятельной из своих улыбок. — А вы женаты? — И когда тот ответил утвердительно, с сомнением покачал головой. — В таком случае, даже не знаю, стоит ли… — добавил он тоном, приводящим собеседника в замешательство.

— Это еще почему? — вскинулся льянеро.

— Видите ли… — с самым серьезным видом начал американец, — когда кто-то в первый раз садится в самолет, яйца поднимаются у него к горлу под действием гидростатической декомпрессии, сопряженной с резким изменением давления и высоты, что ускоряет ретрокомпаративное действие, вследствие чего тестикулы примерно месяц не могут вернуться на место и функционировать должным образом. — Он с сокрушенным видом прищелкнул языком. — А некоторым женщинам не нравится, когда их мужья целый месяц бездельничают.

Бедный парень выпучил глаза.

— Вы что, хотите сказать, что, если я поднимусь в этой штуке, я месяц не смогу «прыскать»? — возмутился он.

— Ну, может, не месяц, но…

— Ни за что, гринго! — решительно сказал парень. — Если я целый месяц не буду трогать свою бабу, ее попользует Устакио… Оставим это!

— К сожалению, наука несет с собой подобные проблемы, — еще глубже забил гвоздь собеседник. — Мыто люди привычные, и у нас это длится пару дней, но у того, кто летит впервые…

Джон МакКрэкен, которому пришлось отвернуться, чтобы не расхохотаться, слушая наглое вранье пилота, постарался перевести разговор на другую тему, и они еще долго обсуждали с простодушными льянеро, как мало для тех значило окончание войны и разгром немцев.

Неожиданно одна из лошадей громко заржала и начала нервно бить в землю правым передним копытом, поворачивая голову в сторону реки.

Ее хозяин рывком вскочил на ноги, поднес руку к поясу и с тревогой обнаружил, что оружия при нем нет.

— Ах ты, дьявол его забодай! — воскликнул он, обернувшись и внимательно оглядывая густые заросли на другом берегу темной реки. — Вайка!

— Что это значит?

— Дикари! Вайка значит: «Те, кто убивают». То, что я уже вам говорил, брат, индейцы-людоеды.

— Я ничего не вижу! — сказал Джимми Эйнджел.

— Вайка нельзя увидеть. Их можно учуять. И если Грустная Мордаха ржет и бьет копытом, предупреждая, что чует вайка, значит, вайка тут, сеньор, могу поклясться. А когда воняет ягуаром, она брыкается, — добавил льянеро, вместе с товарищем вскакивая на своих лошадей. — И советую вам отсюда убраться, пока они не воткнули вам в зад стрелу.

Через несколько мгновений всадники превратились в столб пыли, исчезающий из вида в восточном направлении, и тогда пилот растерянно обернулся к пассажиру.

— Что вы думаете? — спросил он.

— Что там, в кустах, притаились люди, — невозмутимо ответил шотландец. — В этом нет сомнения. Другой вопрос — нападут они или нет?

— Ах ты, дьявол его забодай!.. — с лукавой улыбкой воскликнул американец, подражая льянеро. — Вы мне не говорили об индейцах-людоедах. Придется поднять цену! — добавил он, указывая на нос аппарата. — Раскручивайте винт!

Пришлось сделать несколько попыток, прежде чем мотор заработал, рыча и изрыгая дым.

Через несколько минут они величественно воспарили над бескрайней равниной и, описав круг на небольшой высоте, перелетели через реку и убедились в том, что на противоположном берегу действительно появилось несколько обнаженных индейцев, которые с изумлением наблюдали за полетом гигантской механической птицы.

Вскоре они уже летели по своему прежнему маршруту и быстро нагнали обоих всадников, которые остановили лошадей и, привстав в стременах, замахали руками в знак прощания.

Джимми Эйнджел вновь замурлыкал свою навязчивую, надоедливую песенку:

Если б Аделита ушла к другому,

Я б ее преследовал везде…

В небесах — на боевом аэроплане,

Ну а в море — на военном корабле.

Что касается Джона МакКрэкена, то он чувствовал себя совершенно счастливым. Ведь совсем скоро они доберутся до широкой реки, а дальше начнется таинственный мир Великой Саванны, высоких тепуев, густой сельвы и речушек, богатых золотом и алмазами, — мир, который он исходил вдоль и поперек в компании Эла Вильямса.

Там его ждало лучшее, что было в прошлом: годы голода, тоски и отчаяния, но и годы незабываемых приключений и мечтаний, разделяемых с единственным человеком, с которым он действительно чувствовал родство душ.

Его молодость навеки осталась там, рядом с телом лучшего друга, и сознание того, что он возвращается в эту молодость, пусть даже на борту «кастрюли», которая каким-то чудом удерживается в воздухе, дарило ему приятное ощущение душевного равновесия, какого он не испытывал уже давно.

На самом деле вовсе не золото или алмазы притягивали его, словно магнит, к сердцу Гвианы. И не насущная необходимость пополнить свои порядком истощенные финансы.

Это было «возвращение домой», ведь для него самые дремучие и опасные джунгли по-прежнему оставались родным домом.

Он прикрыл глаза, чтобы отдаться нахлынувшим воспоминаниям, и задремал в дорогой его сердцу компании Эла Вильямса, пока хриплый голос американца не вернул его к действительности.

— А вот и она! — услышал он крик пилота. — Ориноко!

Ориноко!

Звучное имя для звучной реки.[32]